Автор тот же

Барщевский Михаил Юрьевич

Михаил попросил о встрече в субботу. Понятное и естественное желание, хотя Вадиму, если честно, очень хотелось побыть с Леной и Машкой. Поехать погулять в парк на Ленинские горы, в их любимый с Ленкой парк Середина апреля, деревья подернулись первой зеленой дымкой. Листьев еще не было, но издалека деревья смотрелись будто накрытые легкой прозрачной зеленоватой вуалью. Казалось, приподними ее чуть-чуть — и лицо весны перед тобой. Но четыре тысячи в месяц и плюс перспектива купить по госцене хорошую мебель — аргументы убедительные.

Вадим предложил Мише приехать к нему домой часам к 12. Можно себе позволить выспаться, в конце-то концов?! „А если разговор пройдет

быстро, то до обеда хоть на полчасика и на Воробьи успеем съездить“, — объяснил он свое решение Лене. Но через пять минут Миша перезвонил еще раз и сказал, что надо передоговориться. Очень серьезные люди хотят побеседовать с Вадимом Михайловичем. Ну очень серьезные. При этом голос самого Миши звучал совсем не уверенно-покровительственно, как обычно. Скорее заискивающе. Может, даже испуганно. С почтительным придыханием. При всей своей самоуверенности Вадим понял, что это не по его поводу. Наверняка из-за статуса тех, кто пожелал с ним пообщаться. Миша уговаривал, просто молил не возражать. „Все будет организовано по высшему разряду! „Сандуны“! Отдельный кабинет!“ — заклинал он. Вадим решил не спорить. Но и не сдаваться сразу. „Хорошо. Тогда в два часа, и, по нашей традиции, два пакетика сливок!“ Миша от счастья аж захлебнулся: „Конечно, Вадим Михайлович! Все организуем! Все как скажете!“ Вадим окончательно убедился, что встреча предстоит с людьми такого уровня, каких раньше он не встречал. „Может, покровители Володи из КГБ?!“ — вдруг ужаснулся адвокат. Но отверг эту мысль как идиотскую. Те бы пригласили на конспиративную квартиру, а не в „Сандуны“. Так, по крайней мере, представлял Осипов стиль работы Комитета. „Кстати, я ведь в „Сандунах“ никогда не был. Только у Гиляровского про них читал“, — аргументировал Лене свое решение несколько взбудораженный муж.

Миша не только встречал Вадима у входа в Сандуновские бани, но и, когда Вадим припарковался, подбежал открыть ему дверцу машины. От прежнего, приезжавшего в Елино, Миши и следа не осталось. Суетливый, заискивающий, сладенько улыбающийся. Вадим вспомнил брошенное Володей на одном из свиданий в адрес Миши слово „шестерка“. Теперь и значение глагола „шестерить“ можно было понять на конкретном примере.

„Скромное очарование буржуазии“, — вспомнилось Вадиму, как только он переступил порог „Сандунов“. Но обветшалое. Некогда великолепная лепнина потолков местами просто обрушилась, местами ее густо замазали масляной краской. Колонны со сколами. Стертый паркет гардероба переходил в линолеум коридоров и вдруг, неожиданно, сталкивался с мраморными плитами купального зала. Но особо впечатляли инвентарные номера, прибитые, прикрученные, нарисованные на всем, что только можно было пронумеровать. „Совок!“ — вздохнул Вадим, и настроение упало.

В отдельном кабинете, куда Миша привел Вадима, сидели, обернувшись в простыни, два мужика. Вернее, один — мужик, а второй — так, сморчок какой-то. Вадим определил, что главный, разумеется, мужик. „Саша“, — представился тот, встав и протянув руку. „Вадим“, — ответил Осипов. „Да, я знаю, Вадим Михайлович. Я, можно считать, с вами хорошо знаком. Заочно“. — „Эдуард Николаевич“, — не вставая, приподнял руку „сморчок“. „Вадим“, — слегка растерявшись, принял рукопожатие адвокат.

— Как вы добрались? — поинтересовался Саша.

— Спасибо, без проблем.

— Присоединяйтесь к нам, — показывая на сложенные стопкой на скамье полотенца и простыни, тихо произнес Эдуард Николаевич. — Поотдыхаем и поговорим.

Манера говорить, тихий голос, уверенность, что его обязательно услышат, — все свидетельствовало об ошибочности первоначального вывода Вадима, кто здесь главный. Поскольку по имени-отчеству в комнатке обращались только к Вадиму и к „сморчку“, значит, они — ровня. Остальные — ниже. Вадим

подосадовал своей ошибке. Он почти уверился, что умеет моментально точно оценивать и ситуацию, и людей…

Разговор уже больше часа шел ни о чем. Прервал его только один раз банщик, почтительно предложивший пойти попариться. „Мы на проветривание всех выгнали. Парилка готова, Эдуард Николаевич. Прошу вас!“ „Сморчок“ встал, кряхтя, и со словами „В здоровом теле — здоровый дух!“ отправился за банщиком. Не оборачиваясь, и так зная, что все последуют за ним. Из соседней кабинки тут же выскочили два крепыша, оба с перебитыми носами, явно бывшие боксеры, и на почтительном удалении, слева и справа от Эдуарда Николаевича, сопроводили его до парилки. Вадим с Сашей прошли внутрь, где сквозь густой туман свежего пара виднелась костлявая спина „сморчка“. Кто-то из посетителей сунулся было тоже попариться по свежачку, но двое боксеров деликатно попросили их подождать минут десять — пятнадцать. Непонятливых среди посетителей „Сандунов“ не нашлось. Еще перед тем, как войти в парилку, „сморчок“ тихо бросил через плечо банщику: „Пусть меня сегодня Николаша попарит!“ Тот среагировал: „Слушаюсь!“

Саша перехватил взгляд Вадима, разглядывавшего небольшую татуировку на левом плече „сморчка“. Единственную на всем теле и потому весьма заметную. „Такая еще одна в Союзе есть!“ — с раболепствующим почтением прошептал на ухо Вадиму Саша. „А что, другим нельзя?“ — наивно удивился Осипов. Саша отстранился от него, как от прокаженного, и с трепетным ужасом прошептал: „За незаконное ношение высшего знака отличия — смерть“. Чисто юридическая формулировка, примененная к воровским регалиям, вызвала у Вадима чувство веселья. Настроение стало радостным и легким, будто он оказался внутри детской сказки, нереальной и волшебной, где ему ничто не угрожает, заботиться и печалиться не о чем, только наблюдай да радуйся…

Когда вернулись в кабинку, Вадим поинтересовался:

— Наш банщик, видимо, бывший военной, коли так рапортует „слушаюсь“?

— В какой-то степени да, — задумчиво улыбнувшись, ответил Эдуард Николаевич. — Полковник. Был начальником колонии, где я второй срок мотал. Давно это было. А сюда я его сам устроил. Года три назад. Мне приятно его видеть. Знаете, Вадим Михайлович, воспоминания молодости. Вам этого пока не понять. А мы, старики, люди сентиментальные.

Вадим подумал, что воспоминания молодости здесь ни при чем. Месть, может быть, самоутверждение — возможно. „С этим человеком надо быть предельно осторожным. Не приведи бог обидеть его неосторожным словом. Этот ничего не забудет и не простит“, — сделал для себя вывод Вадим. Ощущение сказки улетучилось.

— А не пора ли нам поесть? — не повышая голоса, как бы самого себя спросил „сморчок“.

— Пора, мой друг, пора! Желудок пищи просит! И Бог ее приносит с соседнего стола! — радостно заржав, продекламировал Саша, явно обрадованный перспективой предаться чревоугодию. И постучал в стенку соседней кабинки.

— Нет, с соседнего стола нам не надо. Мы и свое поесть можем, — жестко поправил „сморчок“.

Саша обиженно посмотрел на старика, не оценившего его поэтического дара, и ничего отвечать не стал.

В кабинку вошел один из боксеров и вопросительно посмотрел на Сашу. Вадим понял, что до общения с представителями низшей касты, „быков“, Эдуард Николаевич не опускается.

— Как обычно! — равнодушно бросил Саша, даже не взглянув на боксера.

— Что вы думаете по поводу Володиного дела? — наконец задал давно ожидаемый Вадимом вопрос „сморчок“.

— Думаю, что оно все липовое! Не мне судить, насколько чиста перед советским правосудием вся его биография, но по универмагу его просто подставили. — Вадим сам удивился неуклюжести своей формулировки. Но уже сказал…