Автостоп сердца
Шрифт:
Программа так называемого обмена, организованная Конгрессом США со всеми бывшими советскими республиками, предполагала, что школьник едет учиться в страну на год, погружаться в культуру, жить в семье и напитываться новыми навыками и знаниями, чтобы успешно реализовать всё это по возвращении в своё государство. По факту же подавляющее большинство тех, кто так же, как и я, уехал в Штаты по этой программе, либо оставалось там, либо каким-то образом связывало свою дальнейшую судьбу с этой страной. Кто-то умудрялся прикрепиться к американской семье, в которой жил, настолько плотно, что она обеспечивала ему дальнейшее образование, уже в колледже. Кто-то возвращался в Россию, но через несколько лет вновь улетал назад, продолжал обучение, выходил замуж, либо же находил работу в местной компании. Американский образ жизни глубоко пропечатывался в неокрепшем сознании подростков, которые часто прибывали из своих разграбленных, неблагополучных стран и регионов и видели совсем иную, комфортную и обеспеченную жизнь. Мало кто хотел возвращаться к своим убогим условиям. Истинная сущность всей этой программы культурного обмена со временем стала мне предельно очевидна. Главной задачей была откачка лучших мозгов из бывших союзных республик. Они должны были стать ресурсом, обогащающим американскую экономику. Но со мной
Мы с мамой выбирали подарки будущей американской семье, в которой мне предстояло провести ближайшие одиннадцать месяцев. Смеялись очень, разглядывая симпатичную кружевную кофточку без рукавов:
– Представляешь, как будет забавно, если девочка, с которой ты будешь жить, окажется страшной, рыжей и прыщавой толстухой? Кому тогда достанется этот подарок?
Он так и не достался никому. Кэрри только что перенесла операцию по уменьшению груди. До хирургического вмешательства грудь была настолько огромной, что мешала ей ходить, смещая центр тяжести. Её лицо было усеяно маленькими красными язвочками. Сальный пучок рыжих волос торчал в разные стороны, как осенняя солома. Она была низенькой, толстой, ходила в футболках с изображением разных фруктов и персонажей из мультфильмов. Она была на год старше меня. В душе Кэрри была добрейшим ребёнком, ангелом без каких-либо тёмных мыслей и даже, казалось бы, комплексов.
Когда я вошла в зал аэропорта и увидела табличку со своим именем, урчащий поток надежды, который ещё булькал в моём сознании после диагноза «Техас», перекрыло окончательно. Горячий июльский воздух обжигал ноздри. В районе городка Абилин, да и в других частях Техаса, стояла адская жара. Я шла к автостоянке в сопровождении маленькой рыжей девочки и её безразмерной мамаши Кэтрин, чьи бёдра с трудом уместились на водительское сидение. Кожа на лицах обеих была обильно смазана тональным кремом, который местами облупливался, как старая штукатурка. Когда через четыре месяца на гамбургерах и кока-коле я сама потолстела на пятнадцать килограммов и на моих щеках вылезли бурые прыщики, я точно так же начала замазывать их косметической побелкой.
Эта семья жила в типичном спальном районе, расчерченном прямоугольными участками с невзрачными одноэтажными домами. На полную мощность работал кондиционер, входя в дом, никто не снимал обувь. Основным развлечением этой семьи была разнообразная еда и вылазки в церковь по несколько раз в неделю. С церковью была связана большая часть их социальной активности, и именно это стало основным поводом для моего с ними непримиримого конфликта. В то воскресное утро, когда меня привезли в огромный крытый зал с высоким белым крестом на крыше, я в первый и последний раз пересекла порог протестантской церкви города Абилин. Затяжная проповедь священника была мне неинтересна, но вот его внешний вид притягивал внимание своим явным противоречием, которое не укладывалось у меня в голове. Раньше я посещала церковь от силы два раза в год, когда мы с родителями (больше в качестве развлечения, чем действительно в угоду истинной вере) отправлялись на крестный ход. Меня крестили в детстве, с моего собственного согласия, но о вопросах веры в нашей семье никто никогда не задумывался всерьёз. Чёрные рясы православных священников были частью моего коллективного бессознательного, но священник в этой техасской церкви выглядел совсем иначе. На нём был дорогой костюм из лоснящегося синего материала, большие блестящие запонки, широкий жёлтый с красным галстук, лакированные туфли с острым носом, вычищенные до блеска, и идеально белая рубашка, застёгнутая под воротничок. Он выглядел преуспевающим бизнесменом, знающим себе цену и желающим выставить напоказ своё недавно заработанное состояние, но никак не рабом Божьим или его верным слугой. Он громко и убедительно вещал со сцены в микрофон, а под конец своей речи вынес огромное посеребрённое блюдо и отправил его в зал. Все сидящие там триста человек дружно поднялись со своих мест, вскинули руки, закричали «Аллилуйя!» и начали покрывать блюдо слой за слоем купюрами с американскими президентами. Когда блюдо вновь вернулось в руки священника, денег на нём было столько, что количество их, наверное, позволило бы поднять экономику какого-нибудь маленького африканского государства. Божий делец ловко спрятал выручку, поблагодарил зал и объявил следующий день и время сходки. Мы вышли из церкви, у меня в горле застряло столько невысказанного возмущения, будто я только что проглотила мышь. Как мог такой неприкрытый бизнес называться служением Всевышнему? Даже при всей моей атрофированной религиозности мне было очевидно, что в этом здании целых триста человек только что развели на деньги, прикрываясь именем Бога. С того дня я наотрез отказалась посещать эту богадельню, чем создала в семье молчаливое напряжение. Мне старались не перечить до того момента, пока я своими действиями не явила пример сатанинского поведения и не оказалась изгнанной из рая в ад неопределённости и прочих мучений.
В Абилине было две школы, ученики которых несколько раз в год встречались на стадионе, чтобы посоревноваться в спортивных игрищах, а после этого разъехаться на машинах кто куда, напиться, откушать всевозможные наркотики, протрезветь и успеть развести друг друга по домам, пока родители не заподозрили неладное. Жизнь местных подростков не отличалась особым разнообразием. Большинство работало после школы, стараясь накопить на автомобиль или другие нужды. Те, кто мог себе позволить не работать, тусовались либо в супермаркете, либо в Интернете. Особо усердные посвящали большую часть времени спортивным тренировкам, а набожные коротали дни в богобоязненном служении при различных церквях. Для меня же во всём этом скудном разнообразии самым главным другом и помощником стал Интернет. Имея в России весьма ограниченное представление о компьютере, здесь я плавала по информационным волнам, как аквариумная рыбка, которую случайно выбросило в океан. Тоскуя по друзьям и Родине, львиную долю своей энергии я отдавала российским чатам и общению с такими родными, близкими и понятными людьми, делясь своими переживаниями на чужбине и наивно жалуясь на скучную американскую действительность.
В одну из бессонных ночей, когда взрослых почему-то не было дома, я забрела на порнографический сайт и не смогла вылезти оттуда в течение нескольких часов. Насмотревшись вволю на разнообразные позы, проникновения во все части тела, коллективные и единичные спаривания, намастурбировавшись от души, я отправилась спать. Но на следующий день после школы получила такой втык, что впервые за долгое время не знала, куда деть себя от стыда. Откуда ж мне было знать, что предательский браузер подло и одновременно хладнокровно сохранит
Было обычное субботнее утро. Я сидела в кресле за компьютером и ковырялась в какой-то программке. В этот день должен был приехать новый «член семьи», парень из Германии. В отличие от участников программы обмена из союзных республик, ребята из Европы должны были платить деньги за то, чтобы получить возможность пожить жизнью в американском стиле. Покупая такой шанс, они не должны были доказывать организаторам свои способности, за них это делали деньги. У меня не было никакого желания ехать в аэропорт, чтобы встретить там нового сожителя, поэтому я постаралась вежливо отказаться от этого предприятия. Через несколько минут мозолистые руки условного американского отца схватили офисное кресло, в котором я сидела, и потащили к выходу. Мне ничего не оставалось, как вцепиться в дверной проём, расставить конечности в форме морской звезды и оказывать сопротивление на полную катушку. Силы оказались неравными, подоспевшее подкрепление в лице Кэтрин пробило мою оборону, и вот меня уже тащат в машину, а я кричу благим русским матом на всю округу, выдёргивая неравномерно жиреющих соседей из своих типовых гнёздышек поглазеть на происходящее.
Чуть позже в аэропорт привезли все мои вещи. Вместе с ними меня сдали региональному куратору, седовласой маленькой старушке, водившей невероятно красивый и отлично сохранившийся «Линкольн» 81-го года, с салоном, обитым красной кожей. Я переехала в какую-то совсем уж техасскую глушь, но зато на целых две недели обрела прекрасную компанию в лице двух немецких парней, с которыми мы гоняли по округе, накуривались и смачно хаяли скуку и однообразие окружающей жизни. После этого я получила письмо из головного офиса организации, в котором объяснялось, что такой извращенке, как я, не место в культурном американском обществе, но, благодаря великодушию принимающей стороны, мне даётся второй шанс и несколько недель на реабилитацию, в течение которых за мной будет установлен постоянный контроль и бдительная слежка. Любой проступок будет расцениваться, как повод для срочного прекращения участия в программе и повлечёт за собой депортацию из страны. С глаз долой, из сердца вон. В качестве наказания меня поселили к немолодой женщине с повреждённым позвоночником, на берег так называемого озера, больше похожего на болото, откуда неделей раньше сбежала очередная немецкая студентка по обмену. По иронии судьбы, новая американская мамаша оказалась мне под стать: почти всё своё время она проводила в Интернете. Зато не лезла в мои дела и ненавидела церковь. Однако у неё были серьёзные проблемы с нервной системой, и не раз она срывалась и повышала на меня голос из-за какой-нибудь мелочи, типа не выключенного на ночь компьютера. Школа этого городка, в котором я жила теперь, была маленькой и неуютной. Похоже, что в своих застенках она собрала самых бездарных и неспособных детей со всей округи. Само собой, самыми популярными тут были спортсмены, накачанные и самовлюблённые дегенераты. Встречаться с ними было пределом мечтаний любой местной клуши, и одна из таких в свои четырнадцать лет уже носила под сердцем ребёнка от скуластого качка. На уроках она иногда жаловалась на своё самочувствие и на то, что ребёнок постоянно пинается, часто отпрашивалась в туалет и не была заинтересована ни в одном из преподаваемых предметов. В столовой подавали гамбургеры с беконом. Выбор напитков был ограничен лишь сильно газированными. Предметы, которые я выбирала, можно было щёлкать, как орешки, не прилагая никаких усилий. Спасали только баскетбольные тренировки. Я превращалась в колонну, подпирающую здание собственных неурядиц. Жизнь в американской глуши стала действительным наказанием, пока из этого болота меня не выдернула счастливая случайность.
Однажды, устав сидеть за своим навороченным компом, американская матушка ни с того ни с сего решила показать мне соседний городок в нескольких десятках километров от нашего болота. Мы испекли шоколадный торт, запихали его в целлофан и отправились в путь. Основным достоянием ближайшего городишки оказался огромных размеров торговый комплекс, где можно было прикупить новые носки по десять штук в одной пачке, дешёвые футболки и резиновую колбасу в вакууме. Слоняясь меж полок супермаркета, я разглядывала покупателей и откровенно скучала. Из-за очередного стеллажа лениво выплыл крупный молодой человек и неожиданно замер, уставившись на меня круглыми, как у совушки, глазами. «С кем не бывает», – подумала я и уже хотела пройти мимо, но вдруг узнала в этом грузном американском парнишке Вовку из соседнего класса! Может ли такое быть? Оказалось, что может.
Вову тоже распределили в Техас. Он очутился в семье Гриссонов, у которых уже не первый год жили русские ребята. Папа Гриссон, Майк, в прошлом был хиппи, но в настоящем всячески отнекивался от своей причастности к контркультуре и порицал психоделики. Мама Гриссон, Гейл, была мягкой и душевной домохозяйкой, но было очевидно, что её характер намного сложнее, чем тот, который она проявляла в быту. Это была статная женщина с еврейскими корнями, добрая, но одновременно жёсткая. Её жизнь давно была организована так, чтобы не требовалось никаких волевых решений, потому что все решения принимал заботливый муж. У Гриссонов было двое детей, старший сын служил в армии, а младшая дочь доучивалась в школе, показывала небывалые успехи в лёгкой атлетике и собиралась поступать в колледж. Гриссоны были дружной, весёлой и уважаемой семьёй в крохотном городке с населением в двести человек под названием Райс на юго-востоке от Далласа. Удивительно, но спустя годы, несмотря на его миниатюрные размеры, я смогла найти этот город в Гугле и чуть не расплакалась от сантиментов после виртуальной прогулки по улочкам этого американского захолустья.