Айронкестль
Шрифт:
Курам выслушал молча план белых.
— Хорошо! — ответил он. — Курам будет зорко смотреть, и товарищи тоже… Но хитрость Коренастых неисчерпаема. И всегда нужно опасаться побега. Вот что я только что нашел.
Он показал пучок фиговых листьев, связанных стебельками травы; у некоторых были оторваны края, другие продырявлены симметрично.
— Один из пленников уронил этот знак у кустарника… И это заставляет призадуматься. Почему бы их не убить? — вздыхал Курам, поднимая руки к лицу.
Надзор усилился. Весь день
Сквозь маску бесстрастия Айронкестль, Филипп и Мюриэль стали улавливать мелькавшее в глазах коварство, в легком содрогании рта или ресниц читать их ненависть и их надежды. Когда их лишили возможности шпионить в продолжение целого дня, они стали проявлять бешеную злобу. Вся их поза выражала скрытую угрозу, а самый несдержанный из них бормотал какие-то слова, в которых легко было угадать ругательства…
Но затем, казалось, они покорились своей участи. При свете костров, на бивуаке, они сидели неподвижно, погруженные в тайные думы.
— Ну, — спросил однажды вечером Филипп Курама, — они все еще говорят со своими?
— Говорят, — серьезно ответил Курам. — Они слушают и отвечают.
— Но каким образом?
— Они слушают в вое шакалов, леопардов, гиен, в крике ворон… А отвечают посредством земли.
— А разве вы не стираете их знаков?
— Стираем, господин, но не все, так как мы не все знаем. Коренастые хитрее нас!
Была очаровательная ночь. Легкий ветерок дул с земли к озеру. Костры пылали ярким пламенем. Из чащи леса доносился ропот жизни. Филипп смотрел на созвездие Южного Креста, трепетно отражающееся в воде… На минуту рядом с ним очутилась Мюриэль. Окутанная красным светом и голубым сумраком, она скользнула, как видение. Он сладостно и по временам мучительно вдыхал ее присутствие; она пробуждала в нем все, что есть таинственного в сердце мужчины. Вскоре ночь стала такой волшебной, что Филипп почувствовал, что никогда ее не забудет.
— Нет ничего менее похожего на ночь в Турене, — сказал он. — И, однако, эта ночь напоминает мне именно одну туренскую ночь, ночь на берегу Луары, у замка Шамбор. Только та была успокаивающая, а эта страшная.
— Почему страшная? — спросила Мюриэль.
— Здесь все ночи страшные. В этом — мрачное обаяние природы.
— Это правда! — прошептала девушка, содрогнувшись при воспоминании о кольцах питона. — Но я думаю, мы еще пожалеем об этих ночах.
— Глубоко пожалеем! Здесь пред нами раскрылась новая жизнь! И какая могучая!
— Мы видели Начало, о котором говорит Библия.
Он склонил голову, зная, что ни одним словом нельзя оскорбить верований Мюриэль, впитанных ею от поколений веровавших женщин и мужчин. Как и Гертон, она жила двумя разными жизнями: в одной была ее вера,
— А кроме того, — с некоторой робостью продолжал он, — здесь сияла вокруг нас ваша красота. А большей сладости не может быть! С вами, Мюриэль, мы всегда оставались в том мире, где господствуют люди… с вами наши палатки-жилища, наши вечерние огни — домашний очаг. Вы — символ самого прекрасного и радостного в человеке! Вы — наша лучшая надежда и предмет нежнейшей нашей тревоги.
Она слушала его с любопытством и легким вниманием, чувствуя себя любимой. Но хотя сердце ее было смущено, она еще не знала, предпочла ли бы она Филиппа всем другим мужчинам, и она осторожно выбирала слова.
— Не нужно преувеличивать, — сказала она. — Я не такое сокровище… И чаще всего я не утешение, а обуза.
— Я не преувеличиваю, Мюриэль. Даже если бы вы не были столь прекрасной, и тогда было бы несравненной милостью видеть вас в нашей среде, так далеко от нашей светлой родины!
— Ну, для одного вечера довольно много обо мне сказано, — прошептала она. — Лучше взгляните, как очаровательно дрожат звезды на ряби озера.
Она стала напевать: Twinkle, twinkle, little star. Oh, I wonder, what — you are! (Мигай, мигай, маленькая звездочка. О, что ты такое!) — Я вижу себя маленькой девочкой, тоже у озера, вечером, в родной стране, и кто-то около меня напевает эту песенку…
Вдруг она остановилась, обернулась, и оба увидели пробиравшегося ползком мимо костров и бросившегося в озеро Коренастого.
— Это один из наших пленников! — воскликнул Филипп.
Курам, два негра и сэр Джордж уже бежали вдогонку.
Они остановились, устремив глаза на водную равнину.
Там копошились пресмыкающиеся, гады, рыбы, но ни одной человеческой фигуры не было видно.
— Лодки! — приказал Гертон.
В одну минуту разборные лодки были готовы, и два отряда, одетые в свои доспехи, двинулись по озеру. Но все поиски были напрасны: пленник или скрылся, или утонул.
Было непонятно, каким путем Коренастый бежал, так как он был связан, и палатка с пленными бдительно охранялась двумя часовыми.
— Видите, господин! — сказал Курам по возвращении лодок.
— Вижу, — печально ответил Айронкестль, — что ты был прав: этот Коренастый оказался хитрее нас.
— Не только он, господин. Его освободило их племя.
— Племя? — насмешливо воскликнул Гютри.
— Племя, господин. Оно доставило орудие, чтобы разрезать веревки… и, может быть, жгучую воду.
— Что это за жгучая вода? — спросил с тревогой Гертон.
— Это вода, которая выходит из земли, господин… Она жжет траву, деревья, шерсть и кожу. Если Коренастые налили этой воды в углубление какого-нибудь камня, она могла помочь пленному.