Айронкестль

Рони-старший Жозеф Анри

— Значит, при выборе первое место отводится музыке?

— Странной музыке, не имеющей для наших ушей никакого смысла, да и для слуха птиц то же самое. Тем не менее в ней должна быть красота, которой мы не подозреваем, и ритм, не в нашем, конечно, смысле. Я пытался составить себе об этом какое-нибудь представление, хотя бы самое смутное… и должен был от этого отказаться. Для меня было невозможно открыть в ней что-либо, что походило

бы на мелодию, гармонию или меру. Что касается степени их общественного развития, оно остановилось на стадии племени, делящегося на различные кланы. Я не мог открыть ни малейшего следа религиозности. Они умеют выделывать орудия и оружие, очень сложные яды, сильные снотворные, минеральные материи, похожие более на мягкий фетр, чем на ткани; живут они в скалах, где роют целые города пещер, с многочисленными разветвлениями…

— Вы разговариваете с ними?

— Жестами. У них слишком притуплённые чувства, чтобы мы могли приспособиться к их языку. Я внес усовершенствования в словарь знаков, и с его помощью мы можем обмениваться всеми мыслями практического характера; но мне не удалось перейти пределов предабстракции, я хочу сказать, абстракции, относящейся к повседневности. В области «идейной» абстракции — ничего.

— Вы в безопасности среди них?

— В полнейшей. Им неведомо преступление, то есть нарушение обычаев расы или принятых условий, отсюда редкая честность, столь же твердая и непоколебимая, как закон притяжения. Союз с ними имеет непреложную силу.

— В таком случае, они лучше нас! — провозгласил Гютри.

— Морально, — вне всякого сомнения. Впрочем, моральность земли вообще выше моральности мира людей… ибо ведь есть особого рода автоматическая мораль в гегемонии мимоз, благодаря которой всякое истребление ограничено строго необходимым. Даже среди плотоядных животных вы нигде не встретите бесцельных расточителей жизни своих жертв. Впрочем, многие из плотоядных просто кровоядные: они пьют кровь жертв, не убивая их и не обессиливая окончательно.

Наступило молчание. Черные подали какие-то неведомые плоды, напоминавшие землянику, только крупную, величиной с апельсин.

— В итоге, вы не чувствовали себя здесь несчастным? — спросил Филипп.

— Я не думал ни о счастье, ни о несчастье. Любопытство держит постоянно в напряжении мою мысль, чувства и впечатления. Не думаю, чтобы я когда-нибудь имел мужество покинуть эту землю. — Гертон вздохнул. В нем тоже пробуждалось жадное

любопытство, но его взгляд упал на Мюриэль и Филиппа; судьба влекла эти юные сердца в иное место.

— Волей-неволей в продолжение четырех месяцев вы будете моими товарищами, — сказал Дарнлей, — через несколько недель начинается период дождей, во время которого путешествие невозможно.

Наполовину утешенный, Гертон думал о том, что за четыре месяца он сможет собрать много ценных наблюдений и проделать бесподобные опыты.

— Впрочем, — опять заговорил Дарнлей, обращаясь больше к Сиднею, сэру Джорджу и Филиппу, чем к Гертону, бескорыстие которого было ему известно, — вы не уйдете отсюда нищими! В этой красной земле столько золота и драгоценных камней, что можно обогатить тысячи людей.

Гютри любил слишком много вещей в этом бешеном мире, чтоб остаться равнодушным к богатству. Сэр Джордж уже давно мечтал реставрировать свои Горнфельдские и Гаутауэрские замки, которым угрожало скорое разрушение; Филипп подумал разом о Мюриэль и о Монике, созданных для блестящей жизни.

— Сейчас я покажу вам, — сказал хозяин, — бренные сокровища, собранные геологическими конвульсиями в этой почве.

Он позвал одного из черных и отдал распоряжение:

— Принеси голубые сундучки, Дарни.

— Не подвергаете ли вы искушению этого честного малого? — спросил Гютри.

— Если бы вы его знали, вы не спросили бы этого. Дарни — это верный пес и добрый негр в одном лице. Кроме того, он знает, что если я отвезу его когда-нибудь в Америку, так как он из Флориды, — он будет так богат, как только захочет. У него и тени сомнения в этом нет. А пока он вполне доволен своей судьбой. Вот образчики!

Дарни вернулся с тремя довольно объемистыми шкатулками, которые он поставил на стол.

Дарнлей небрежно отпер их, и Гютри, Фарнгем и Маранж вздрогнули. В шкатулках были бесчисленные алмазы, сапфиры, изумруды и чистое золото. Эти сокровища не ослепляли глаз: необработанные камни казались какими-то минералами, но Сидней и сэр Джордж знали в этом толк, а Филипп не сомневался в компетентности Дарнлея…

Когда первый момент остолбенения прошел, и ослепительные мечты зароились в воображении, Гютри стал смеяться.

— К нам, волшебная палочка! — крикнул он.

Гертон и Самуэль Дарнлей смотрели на эти камни с искренним равнодушием.