Айсолтан из страны белого золота

Кербабаев Берды Мурадович

— А вот ты и кончила десятилетку, а не

поумнела. Перед матерыо-то нос не задирай, что ты ученая,

образованная. Ты вот того не понимаешь, что не

может мать не желать добра своему ребенку, потому что

она его» носила, она его рожала, берегла, расгила,

поила-кормила, баюкала... И вдруг—вот вам: мать

ничего не понимает, от матери одно зло, плох тот

парень, который с матерью хочет совет держать! Я

советской властью

очень довольна, она нам такую

жизнь дала, о какой мы и не мечтали. А чему вас

советская власть учит? Чтобы вы матерей и отцов

по'читали, вот что. А вы как? Мать хочет своему

сыну дать добрый совет, а он ей: «Ты старомыслящая,

ступай от меня прочь, не хочу следовать твоим

старинным обычаям!» Так, что ли, по-твоему,

по-ученому? Что ж тут хорошего, скажите на милость? Да

разве среди старых обычаев, что переходят от деда

к отцу, а от отца к сыну, нет ничего хорошего, все

только плохое? Я что, меньше тебя жила при

советской власти? Разве я не советский хлеб ела, когда

тебя носила, когда тебя грудью кормила? Разве от

твоих слез не болит у меня сердце, твоей радостью

не радуется? Что у меня осталось, кроме тебя?

А ты, видно, думаешь: нарочно буду тебя мучить-тер-

зать, а себе медовую жизнь сделаю, так, что ли?

Вот у тебя какое доверие к матери!

Айсолтан пытается сказать что-то, успокоить мать,

но та уже не слушает дочь, ей хочется вылить все,

что накопилось на сердце.

— Вы теперь все такие. Сын Джерен тоже не

лучше тебя. Думаешь, Джерен приходила от сына? Он

тоже против стариковских обычаев. «Стариковские

обычаи, стариковские обычаи...» Да что я тебя — за

семидесятилетнего бая третьей женой отдаю? Или,

может, мне калым за тебя получить хочется?

«Стариковские обычаи»! Разве я тебя молиться-поститься

учу, талисманы на шею вешаю, яшмаком рот

закрываю, к святым на поклонение гоню? А? Что

молчишь? Я твоего счастья хочу, вот что! На свадьбе

твоей пировать хочу. Или, по-вашему, и свадьба —

то'же «стариковский обычай»? Что ж это за жизнь —

без тоя, без праздника? Или вам и праздник не в

праздник, если мать на нем повеселится? Кто вас

этакому научил? Я что-то в советском законе такого

не видела. Может, ты думаешь, что сын Джерен

хуже тебя? Может, у него ума нет? Может, он

неграмотный? Может, С'Н слепой, глухой, урод, калека?

Или ты еще очень мала замуж итти? Может, тебе

хочется с ребятишками на улице играть?

Айсолтан

прикрывает ладонями уши:

— Ой, ой! Ну, хватит уж, мама, хватит! Уймись!

— Если голос мой так режет уши моей родной

дочери, если у нее есть другой советчик, так пропади

я пропадом, чтобы сказала еще хоть слово!

Айсолтан вскакивает, бросается к матери,

обнимает ее, прижимается щекой к ее щеке.

— Мама, дорогая,— говорит Айсолтан,—я знаю,

что ты воспитала меня и сделала человеком. Ты и на-

ша партия и советская власть. Я знаю, что ты всегда

хотела мне только добра. Что тебе по душе, то и мне

по душе. Твоя печаль — моя печаль, твоя радость —

моя радость.

Нурсолтан одной рукой вытирает глаза, другой

гладит волосы дочери. Если слезы и выступили опять

на глазах у Нурсолтан, то это уж от радости. Она

крепко прижимает к себе дочь.

В эту минуту за ее спиной раздается детский

голосок. Девочка лет восьми, ухватившись за ветку

дерева, которое растет на границе между двумя

участками, и подпрыгивая от радости, передает

возложенное на нее важное поручение.

— Нурсолтан-эдже! Нурсолтан-эдже! — кричит

она. — Вас и Айсолтан мама к себе зовет. Мама

сказала, чтобы вы скорее приходили. — И, не

дожидаясь ответа, убегает.

Выскользнув из объятий матери, Айсолтан снова

опускается на ковер. Голосок девочки еще звенит

в ее ушах. В другое время Айсолтан, услыхав такое

приглашение, не стала бы над ним задумываться,

сказала бы просто: «Ну что ж, мама, пойдем». Но

сейчас ей опять припоминается встреча в

хлопчатнике, и какая-то непривычная робость и смущение

овладевают ею. Да еще этот разговор с матерью!

Айсолтан думает: «Ну, как я теперь взгляну в лицо Бгген-

чу и Джерен-эдже? Как сяду есть плов из одной

с ними чашки?» Но сердце Айсолтан рвется

туда, в этот дом, и она не знает, что сказать матери,

на что решиться, — ей и страшно пойти в дом к Бе-

генчу и больно от этого отказаться. Сама не зная

зачем, Айсолтан берет чайник и выливает из него

в пиалу последние капли.

А Нурсолтан, наоборот, совсем успокоилась и как

нельзя более довольна приглашением. Она быстро

убирает с веранды посуду, набрасывает на голову

белый шелковый платок и оборачивается к дочери:

— Ну, доченька, пойдем!

Айсолтан делает вид, что уже забыла о

приглашении.