Аз буки ведал

Дворцов Василий

Саше поднесли кружку с чаем. Потом такие же кружки и овсяное печенье стали раздавать остальным. Эмалированная кружка была жутко горячей, Глеб осторожно, но быстро поставил ее перед собой. Нет, ему здесь опять нравилось. Опять захотелось в эту стаю... Печенье, стоило его окунуть в кипяток, тут же ломалось. Нужно было успевать прихватывать мокрый край губами... И главное, никаких глаз на затылке не требовалось- на это за спиной были специальные люди. Как и люди для чая. И для костра... И наверное, для мыслей на завтра... Гм... Кажется, он заразился оппортунизмом от Анюшкина...

– Для того чтобы начать программировать человека, перестраивать его психику, его нужно исключить, изъять из стереотипов его мышления, из потока инерционного восприятия

и рефлективных реакций на окружающий мир. Такое состояние ума, когда уже не требуется напрягать зрение или память, чтобы включить свет на своей кухне, является очень глубоко эшелонированной обороной полуспящего мозга. В таком состоянии человек не способен ни слушать, ни тем более слушаться. А попробуйте оголить выключатель? Шок электрического удара! И он уже весь внимание! Шок - вот что является началом всякого обучения. Это хорошо сформулировано нашим уже знакомым Соломоном: "Начало премудрости есть страх!" Это мы сегодня и изучили на практике: люди, говоря открыто, днем просто ненавидящие нас, ночью были настолько напуганы этой организованной, я повторяю: нашей организованной!
– психоатакой, что даже стали униженно заигрывать с вами. С теми, кого они до этого презирали как существ низших, неразвитых. Но их испуг - не самоцель эксперимента. Это лишь ключик, отворяющий чужие двери. Есть еще и вторая система проникновения: это обман или розыгрыш. Тот самый "троянский конь" Одиссея-Улисса. И неизмеримую роль тут тоже играет слаженность коллектива. Его подготовленность, притертость, умение уже чувствовать, а не только понимать друг друга... Но об этом завтра! Всем спасибо, и спать!

Все встали, пожимая друг другу руки. Глеб подошел к Саше:

– А мы посидим еще?

Как будто Глебу в самом деле можно было выбирать.

– Да, с удовольствием.

– Сейчас ребят отпущу. Потом чайку попьем узким кругом.

С Сашей он сталкивался по жизни несколько раз, обычно на каких-то "сборных солянках". Последний раз, правда, очень давно - до того... Кажется, это было в Колонном зале, на Съезде русского народа. Да, тогда о монархическом движении как о новой политической реалии вообще никто всерьез-то и не думал. А оно, смотри-ка, набрало силу. Чистится по составу и идеологически и тактически встает на собственные оригинальные рельсы. Теперь точно будет жить - с таким вот лидером...

У догорающего костра их осталось трое: Глеб, Саша и еще тот молодой толстяк, который встретился им с Анюшкиным в первый день. Они теперь вольготно развалились, уже не напрягаясь друг перед другом на фоне подрастающего поколения патриотов... Когда это случилось, Саша был в Аргентине. Поэтому даже через все его умение держать себя от него в сторону Глеба тонко-тонко сочилось чувство вины. Вины личного неучастия...

– ...Я, понимаешь, по ночам не сплю все последнее время. Голову кружит... Только на земле могу лежать. А когда на кровати, и особенно если на каком-нибудь этаже - нет, кружит. И я все думаю: хватит мне жизни или нет? Так хочется увидеть Белого царя. Я бы за это все смог перетерпеть, все вынести... Особенно сейчас время тяжело тянется. После той эйфории. Только посмотри, как вокруг масонство наглеет!

– Так что здесь плохого? Было тайным, стало явным. Ты вот начал о коммунистах - и что? Они раньше посвящение разве не получали? Может, лишь в самый короткий околовоенный период...

– Так это и раздражает: как же они сейчас с демократами воюют, если на одной грядке выросли? "Свобода, равенство, братство!" И еще что там? "Будь готов!
– Всегда готов!" Злит. Меня злит!

– Да что? Что злит? Ну, была революция, гражданская война. Тогда коммунисты демократам по зубам надавали. Теперь перестройка, тоже война, но теперь демократы коммунистам хвост вертят. Закон маятника.

– Так в том и дело. Именно! Они раскачиваются, а погибает Россия.

– Говори!
– Глеб отпрянул от выстрелившего в него уголька.

– Потому что мы, русские,

учимся плохо. Плохо учимся в себе себя самих любить. А где нет любви, там нет и чистоты. И нет горения. Я в Зарубежную церковь столько вложил! Помогал им приходы открывать, помогал печататься. Сколько фактов про продажность наших архиереев достал из закрытых архивов... И что? Они столько нам оттуда об истине говорили, а на поверку сами-то почти все демократами оказались. Ты понимаешь, в Америке с ума можно было сойти: кроме тех, кому за семьдесят, ни одного последовательного монархиста! Я вначале просто себе не верил.

– А кто тебя уверял, что истина для нас может быть вне России?

Толстенький Юрка молча прятался с той стороны слабеющего огня. На виду от него остался только блестящий и краснеющий сквозь извивающийся горячий воздух лоб. Глебу, видимо, не стоило очень-то духарить Сашу даже при этом бессловесном подчиненном. Стоило не нажимать, оставляя лазейку для выверта, "сохранения лица", как говорят японцы. Но он переоценил свой гостевой статус:

– Саша, кто тебя в этом уверял? Мы все играли, да и продолжаем играть, даже не понимая - с кем и во что. Видимо, каждому нужно где-нибудь посидеть хоть с годик, в какой-то пещере или шалаше, одному. Перебрать себя по частям, чтобы забыть, забыть навсегда эту наглую, жутко хамскую уверенность, что вот ты, именно ты можешь спасти Россию. Муравей! Пылинка! Да если тебя не подхватит ветром, не вознесет - кто ты? Кто?.. Что ты сейчас себя с коммунистами сравниваешь? Знаешь сколько их? Миллионы. Миллионы! А таких, как ты? Ну если честно? Так может, в этом самом "гомо советикус" тоже что-то такое есть? Может, не все только временем определяется? Они, мол, вчера, а мы завтра. Может, и в них не только красная чечевичная похлебка... Я это не от упадничества, пытаюсь как бы со стороны на все взглянуть. Что пользы нашей Родине от такого нашего же упрощения друг друга?

– Ты что? Это ты меня хочешь уговорить в вере засомневаться? Ну и пусть "зарубежка" вымерла. У меня еще ИПХ останется... Я катакомбы вскрою и по своим приходам высажу.

– Почему ты свою правду все где-то на стороне ищешь? Почему вот Истинно Православные Христиане тоже за восемьдесят лет в кислую труху не выродились?

– Почему?! Да потому, что... Давай потише?

– Давай...

– Ты про два рода русских царей что-нибудь слыхал?

– Две династии?

– Две. Когда пресекся род Русов, то у славян не было другой с правом династии, кроме Рюрика. А теперь все идет к тому, чтобы восстановить первую. И сделаем это мы! Мы! Коммунисты уже расчистили место: в этом смысл советского ужаса.

– Где ты ее найдешь?

– Я ищу. И те ищут. Слышал: здесь, на Алтае, есть проход в Шамбалу? Или в Беловодье.

– Кажется, об этом здесь все только и говорят.

– А что? Может, ты уже больше меня знаешь?

– Зачем вы здесь?

– Филин пригласил. Чтобы мы могли рядом с этими вот НЛОшниками, язычниками и рерихнутыми поработать.

– Я и спросил: зачем?

– Ты слышал про экспедицию эсэсовцев на Тибет в Лхасу?

– Да, у Воробьевского читал: первая европейская экспедиция в священный город.

– Вторая. А первую туда водил Рерих. Это была экспедиция НКВД.

Костер догорал. Ослабевшие синие и белые всполохи нервно гонялись друг за другом по мерцающим рубиново-сизым головням. Молчаливый до неудобства Юра поковырял угли полуобгорелой палкой, толкнул дымящее основное бревно, и все отстранились от выброса взметнувшегося в небо длинного роя искр. Черный, пробитый звездами лес нависал на них со всех сторон детской и восторженной тайной. Нет, пожалуй, в детстве у Глеба такого вот ночного костра не случилось. Была только мечта. Мечта об этих небольно колющих лапах, о вяжущем запахе бадана, о так вкусно шипящих смолой и пощелкивающих на разрыв угольках... И мягкой, бархатной тишине по всей земле... В темноте кто-то зацепил сухую ветку, она звонко отломилась. Юра массивно вскинулся: