Аз буки ведал

Дворцов Василий

– Скорей, скорей, Глебушка. А то опять что обвалится. Не пропустит. И так больно кусок большой отпал. Сильно проход пересыпал... Ты огонь-то свой пригаси. И за мной, за мной. Токмо в стопу ступай. Этот ход-то ко мне, к моей избушке ведет. Прямехонько. Тут ранее ручей-то и тек. Давненько... Но теперя новую дыру пробил. А чего ты бабахал? Ай, мил человек, кто за тобой гнался?

До Глеба все доходило не сразу. Но доходило. Например: это в самом деле баба Таня. И она почти за руку ведет его по темнющей пещере, переводя через свежие - от его рук - и застарелые завалы, да так ловко, что иногда без нее он и не в состоянии был бы пролезть. А еще он

только что убил змею. А вот тот, кто пытался убить его, убежал. Позорно. А еще по нему проползло не меньше сотни шипящих тварей. и не укусили. Что-то мешало, прилипнув к нижней губе. Глеб слизнул, пожевал. Быстро включил фонарик, посмотрел: это был кусочек красной змеиной шкурки. Вдруг сильно-сильно затошнило. Он остановился, приставил ружье к стене. Шагнув назад, согнулся. Вырвало... баба Таня понимающе ждала. Пошли дальше. В какой-то момент потолок и стены будто вдруг разом растаяли - слабый свет свечи за закопченным стеклом совсем обессилел в огромной, неизвестных пределов, зале. Здесь ветер уже не дул. Он здесь жил. Глеб вновь включил фонарик - и обомлел...

Гигантская линза пещеры отражалась искрящимися острыми сосульками извести в черной глади подземного озера. Он шагнул к воде, посветил вглубь. Дно странно отразило свет: тот переливчато двоился, троился... Это там лед, догадался он. Посветил вокруг - и ничего не увидел. Озеро и чернота. Сталактиты и пустота. Хрусталь, бархат, серебряная парча. Да что же там километры?.. Баба Таня уже довольно далеко ушла вперед, а он все не мог налюбоваться чарующей игрой перебегающих по ближним стенам из лепной алебастровой колоннады белых искр и их голубых отражений в ледяном зазеркалье... Фонарь моргнул, потом еще раз и окончательно пожелтел. Пришлось сдаться...

– Ты, мил человек, по сторонам не засматривайся. Заболеешь. Будешь сюды кажный день приходить. Пока не умрешь от тоскливой красоты.

– От какой? Тоскливой?

– Во-во. От ей. Она тебя высосет, как безответная любовь. Как золото. Это озеро с мертвой водой на дне. Той, что под льдом. Лед разделяет воды. Но смотреть на дно не надо. Это не кажный человек сдюжит, на мертвое глядеть. Солнце нужно любить. Но ты-то не из таких. Ты пошто ночью-то поперся? Кто тя так гнал?

– "Кто, кто"... Я сначала думал - ангел. Как будто в плечо толкнул. Разбудил.

– Может, и ангел. Все может... Здесь будь осторожен: щас много ходов будет. От меня не отставай, не найдемся.

Проход сильно сузился, но стал ровнее какой-то заглаженной чистотой стен и потолка. И чернее. А справа и слева в маяте свечи открывались новые ходы. Они пошли медленнее, баба Таня что-то высматривала, поднося свой фонарик вплотную к стенам. Лишь бы свеча не догорела - шли уже не менее часа... Стоп! Стоп! Стоп. А как же она на выстрел за двадцать минут дошла?.. Спросить? Ладно, пусть сама побает. Если сочтет нужным... Но удержаться не смог:

– А ты-то сама сюда часто ходишь?

– Часто. Ведь я и есть больная.

Опять помолчали. Каждый о своем.

– Щас. Уже близко.

Резко пошли наверх, почти карабкаясь. Потом еще резче - вниз. Теперь бегом. Где-то совсем рядом зажурчал ручеек. Стало тепло. Очень даже тепло. И - как-то вонюче. Глеб коснулся рукой потолка - и в ужасе отдернул руку! Аж присел:

– Это что там?! Мягкое?

– А, мыши. Летучие мыши. Не замай, а то вспорхнут - нас свалят. Их тут тьма.

По потолку прокатилось и разошлось кругами злое свистящее шипение. И вонь.

– Ты туточки пригнись.

На

корточках, гусиным шагом они прошли еще не менее ста метров, и впереди появилось далекое светлое пятнышко. Это небо готовилось к рассвету. Узкий и все сужающийся ход превратился в окончательную щель, в которую они бочком протиснулись наружу. Глеб облегченно разогнулся, посмотрел вверх. Над ними была почти отвесная стена высоченной скалы, у подножия которой лежали груды камней автобусной величины, своим лабиринтом скрывавшие вход в пещеру. Ручей вытекал сам по себе в десяти шагах ниже... Было почти светло. Последний пяток едва различимых звездочек еще подрагивал в синем, с растяжкой в голубое и розовое небе. Из леса за ручьем вовсю перекликались птицы. Разлапистый пахучий папоротник, щедро росший повсюду среди камней, мелко искрил капельками росы, но тумана еще не было.

Баба Таня задула свечу.

– Ну, слава Тебе, Господи!.. Чай, голоден?

– Да нет. Змеиного мяса отведал.

– Это как же так?!

– Я ведь не по человеку стрелял. Человек меня только в пещеру загнал. А там - змея. И прямо перед лицом. Огромная, красная...

– Как, как? Красная?!

Баба Таня просто нависла над Глебом. Ее испуг передался и ему:

– А что? Я что-то не так сделал?

– Как же ты ее убил? Это ты ерой, однако, тот самый ерой.

Баба Таня обмякла, зачем-то опять дунула на уже загашенную свечку. Поникла плечами и пошла вниз вдоль ручейка. Глеб покорно потопал за ней. С чувством вины за неизвестный проступок... Вон уже и избушка. Совсем рядом, оказывается... Он привычно присел у очага, даже не пытаясь заглядывать за дверь. Баба Таня зашла, минуту повозилась, и вдруг - скрипнула петлями:

– Чо сидишь? Заходь.

Глеб оглянулся. Подумал, но оставил такое теперь родное ружье снаружи. Сильно наклонясь, вошел.

Внутри было очень темно. Печь с лежанкой, стол, чурбак. Ворох одежды и тряпья за лежанкой. Пара полуполных мешков. На столе плотно чугунки, миски, разные бутылки. Все. Если не считать сплошными рядами висящих под потолком пучков разно вянущих трав. Крохотное оконце без шторы - от кого, собственно?
– да икона в углу: Никола Можайский. Глеб видел такого у тещи: в полный рост, с мечом и храмом в руках. По бокам Николы, в кружочках, маленькие Спаситель и Богородица... И сильный запах воска и мяты...

Баба Таня осторожно налила ему в синий, словно светящийся изнутри, толстый стаканчик чего-то из банки, покрестила, протянула:

– Пей!

Пахнуло чем-то отвратительно знакомым.

– Это самогон. Тебе теперь надо: чобы яд тебя не затравил.

Она все еще как-то укоризненно смотрела на него. Без той своей улыбки. Глеб содрогнулся и резко выпил. Зажмурив глаза, поискал в воздухе руками. Загрыз протянутой морковкой. Это было, конечно, совсем не то, что требовалось.

– Кепку сымать нужно. И крестись. Басурманин... Так-то вот. Ты садись, садись... Знать, это тебе ее убить дано было...

– Да кого - ее?

– Царскую змею. Да, ты же еще и крови испил. Прям все как деды баили... Теперь та пещерка без охраны осталась. Теперича туда любой пройдет, каждый озеро найдет, запоганит... Вот бы и должон ты сам озеро охранять... Да как? Ты же бродяга.

Он сидел на чурбаке, облокотясь на стол и пытаясь не уснуть. Ее голос до него доходил очень тяжело, с обволакивающими теплотой провалами. Главное было не опускать веки... Баба Таня стояла и смотрела в окошко. По ее морщинам на щеках скатились сразу две мутные слезы.