Аз есмь, или Почти Хранитель
Шрифт:
Стас появился словно из ниоткуда. Он стоял перед нами спокойно, скрестив на груди свои изящные и такие желанные для меня руки. Именно в этот момент я почувствовала, как скучаю по нему. А в глазах его полыхнул в ответ черный огонь.
В следующую минуту профессор выхватил откуда-то длинный острый клинок и вонзил прямо в сердце своему сыну.
– Нет! – закричала я и бросилась к нему, уже оседающему на пол.
– Что вы наделали? Звоните немедленно в скорую!
– Не надо скорой, - сказал Вадим Сергеевич, вынул клинок из груди осевшего к моим ногам Стаса, швырнул его на стол, и вышел из гостиной
***
Я рыдала в голос, зажимая рану на груди любимого, из которой хлестала темная человеческая кровь. Потом я устала рыдать и кричать, поняв, что ничего не смогу поделать. Стас не дышал. Кровь течь почти перестала. И я подумала, что должна срочно что-то сделать, чтобы последовать за ним. Так пусто и ненужно окружал меня этот чужой для меня мир, полный одиночества и безмерной печали. Если бы я в ту минуту соображала лучше, то вспомнила бы про клинок, брошенный отцом Стаса на стол. Но я рыдала, пока не кончились слезы. Потом я как-то вся застыла и только покачивалась в такт своим тяжелым словно гири мыслям. Голова Стаса в моих руках покачивалась вместе со мной. Со стороны наверное казалось, что я качаю на руках дитя.
А еще через некоторое время Стас открыл глаза. Я сначала просто испугалась, подумав, что это посмертная реакция трупа. Я слышала, что всякие мышечные реакции могут происходить с человеческим телом еще некоторое время после смерти. И открытые глаза, затянутые молочного цвета пеленой, как раз подтверждали сейчас мою услужливо рожденную моей логикой теорию. Но взгляд Стаса становился все более осмысленным. И это меня повергло в сильнейший шок. Все еще не понимая, что происходит, я наблюдала, как Стас буквально у меня на глазах возвращается к жизни.
В это момент в комнату вернулся Вадим Сергеевич.
– Ну что, вернулся? – спокойно спросил он.
– Прости, Виктория, но я не мог оставаться. Зрелище не из приятных для отца, согласись.
И тут меня прорвало. Я осторожно опустила голову Стаса на пол, медленно поднялась прямо перед его отцом и прорычала.
– Зачем?! Зачем вы это сделали? А если бы он умер?
– Он не умрет. Во всяком случае так не умрет. Я вынужден был, Виктория, пойти на это, чтобы ты поняла наконец, что это не сон и не бред сумасшедшего. Это реальность. Тебе нужно ехать. Тебя ждут очень важные обязанности Хранителя. Никто не виноват, что так случилось. Но это случилось. И ничего уже с этим не поделаешь. Ты часть нашего мира, не смотря на твои или наши предпочтения.
Стас позади нас зашевелился и застонал.
– Ему больно?
– спросила я.
– Да. Очень.
– Хорошо, - сказала я.
– Я поеду. Только больше никого не убивайте в моем присутствии.
– Обещаю.
И я повернулась, чтобы уйти.
– Погоди, Виктория, - хрипло прокаркал Стас, видимо боль была невыносимой, раз мой любимый натренированный на ласку голос вдруг стал не узнаваемым.
– Я тебя провожу.
– Ты сошел с ума? В таком состоянии! Не глупи.
– Я провожу ее, – сказал Виктор, входя в комнату из темноты дверного проема. И мы покинули «странноприимный» дом. Это слово всплыло внутри меня, когда я выходила из подъезда и в темноте на углу мелькнула табличка, на которой вероятно и было написано, что в этом доме-музее в такие-то годы проживал выдающийся
– Твой отец играет на рояле? – неожиданно спросила я.
– Да. Играет. Догадалась? – усмехнулся Виктор. Сейчас он не выглядел тем Виком, с которым я в прошлом дурачилась и шутила.
Я еще раз пристально оглядела покинутый дом-музей. На первом этаже все еще горел приглушенный свет. И мне почудилось, что из окна, которое ближе находилось к роялю, слышится какая-то сложная классическая музыка. Кажется, Вадим Сергеевич продолжил злоупотреблять своим служебным положением.
– А сколько лет Славику?
– Пусть он сам тебе скажет, ладно?
– А тебе?
– Мне еще мало. Мне как и тебе.
Я немного помолчала, подумав, что двадцать пять для человека цифра не малая, а потом спросила:
– Неужели я не могу отказаться?
– Похоже, нет.
Он помолчал немного и сказал:
– Мне жаль. Правда. Но отказаться никто из нас не может.
И мне представился образ страшного Влада в черных очках. Он смотрел на нас троих пристально и неотвратимо.
Как Судьба.
Глава 30. Стас.
До этого дня так регенерировать мне еще не приходилось. Но Виктория никак не хотела ехать и они меня уговорили.
Лучше бы я на это не соглашался. Потому что, получая смертельное для человека ранение, мы не умираем, а замираем на время процесса регенерации. Во время него мы все слышим и ощущаем.
Столько горя, сколько я чувствовал в Виктории за эти двадцать минут, я не ощущал никогда в жизни. Даже боль физическая не заглушила во мне боль Виктории, которую я ощущал в себе в этот момент, слыша ее рыдания, а потом всхлипывания. Если бы я мог, я бы прекратил это немедленно. Но я не мог. А она держала мою голову у себя на руках и выла в голос, словно Ярославна по своему Князю.
И пока мое сердце восстанавливало порванные сталью ткани, душа сжималась в малюсенький комок. И в ту минуту я себе поклялся, что больше ее так никогда не обижу. Никогда.
Подарок мне очень понравился. И я его оценил по достоинству. Но я не решился ее отблагодарить. Потому что после того, что она перенесла из-за меня, моя благодарность, какой бы она не была, выглядела насмешкой над ее чувствами ко мне.
Главы с 31 по 40.
Глава 31. Виктория.
Начались дни сборов и лжи.
Сначала я лгала тете Жене, что меня посылают в длительную командировку за границу для заключения немыслимо дорогого контракта для моей фирмы. Потом то же самое пришлось врать маме. Для этого я съездила домой. Стас был моим неизменным молчаливым спутником. Мама меня тихонько спросила, не собираюсь ли я замуж. Я покачала головой. Но в глазах ее осталась тревога. И я не знала, чем ее успокоить. Что сказать.
После шока, испытанного мною во время мнимой кончины Стаса, я как бы застыла внутри. И все, что я делала, делала на автомате. Мы с ним конечно общались и обменивались какими-то незначительными фразами типа «Когда поедем» или «Ты паспорт не забыла?». Но между нами словно черную кошку кинули, такими чужими мы выглядели вероятно со стороны, да и друг для друга тоже. Два спутника поневоле.