Аз победиши или Между землёй и небом - война
Шрифт:
Шепнув что-то подруге-проводнице, которая и пустила ее в вагон, моя приятельница, вынырнувшая из полузабытого минувшего, буксируя меня настойчиво и целеустремленно (и с какого ляда прыть?!), прошив полпоезда насквозь, подняла в вагоне-ресторане бучу, все забегали как тараканы, и в результате мы с нею остались один на один в пустом "зале", за столом, уставленным достаточно шикарно, никогда бы не подумал, что в поездных ресторанах есть такие яства.
– И ты говоришь, что работаешь в?..
– с искренним любопытством поинтересовался я.
– В отделе кадров. А мой Вася - начальником линейного отдела.
– Милиции?..
– уточнил я, хотя уже все понял.
– Умгу...
– кивнула она, сжевывая кружок салями.
– Поздравляю. Молодец. Я знал, что ты
– Спасибо, - она сжевала колбасу и тут же подцепила вилкой маринованный гриб.
– Давай договоримся, сначала пожрем, потом побазарим, ладно?..
– и тут же отправила в отверстие между губок, по-прежнему пухлых, но уже требующих помады, свой гриб. Жуя, пробормотала: - С утра... мням-ням... не ела..
– Ну кушай, кушай, - даже умилился я. Она сделала приглашающий жест и ты давай, мол. Я ответил: - У меня нет аппетита... разве что водички стакан, - и налил "Снигиревской". Она, прожевав, оживленно сказала: То-то я смотрю, похудел. С трудом и признала! Очень ты изменился...
– Это хорошо или плохо?
– Хер его знает, - пожала она плечами и снова занялась поглощением пищи. Я выпил полстакана минералки и закурил. Увидев, что, она протянула пачку "Marlboro", но я так же молча отвел ее руку... Ксана вновь пожала плечами - не хошь, как хошь. Насытившись, она тоже закурила, отставила тарелку, пристально посмотрела на меня сквозь сизоватое облачко, повисшее меж нами, и вдруг спросила: - Ты вспоминал меня, хоть раз? Токо чесно.
– И смотрит, смотрит... будто я ей что должен остался, требовательно и настойчиво.
– Да, - честно ответил я.
– И не раз.
– У тебя были женщины?
– продолжила она свой странный допрос.
– Нашлись ли дуры, ты подразумеваешь?
– с едва (надеюсь) ей заметной горькой ухмылочкой переспросил я.
– Да, нашлись. Я даже был женат. Что тебе еще интересно?
– И почему развелся?
– нет, она определенно избрала скользкий путь в общении старых "приятелей".
– По кочану.
– Я встал, поморщился от болей в пояснице, воткнул недокуренную папиросу в пепельницу-самогасилку и жестко сказал: - Пошла ты знаешь куда со своими вопросами. Я пошел спать. ТЕБЕ я ничего не должен. Хотя спать совершенно не собирался, какой там спать!..
– Не злись, - примирительно сказала она и тоже встала, - я не хотела тебя... обидеть. Просто мне интересно, как ты... жил. Живешь...
– Какая забота о ближнем. Я потрясен.
– Сказала, не злись. У меня трудный день был, и в Харькове предстоит... а, ладно, - она устало махнула рукой, и в этом жесте было столько обреченной покорности, что я остался, не ушел...
Замуж она вышла круто, это да. Родила. Сын, Виталька. Ухитрилась не испортить фигуру. Поумнела, поднаторела. Уже не девочка из райцентра. Папа-председатель умер от инфаркта, допился. Мама хазяйнует дома, в Новодессе. Мужа, как ни странно, уважает и даже по-своему любит, хотя тип этот мент, судя по обмолвкам, еще тот. Даже не изменяет ему, хотя чувствует, что характер у нее - прабабкин. Я понял, о чем она. Я помнил эту историю. Все жившие за железным забором в школе, конечно, типа как изучали творчество великого соцреалиста М.Горького. Писателя такого знают, по крайней мере. Так вот, из-за прабабки Ксаниной его в свое время чуть не забили насмерть. Это исторический факт. В одном из своих странствий (вот тоже был вояджер, между прочим, еще какой!), проходя через сельцо Кандыбино, в наших краях обретавшееся, увидел он, как народ по народному же обычаю с женой-изменщицей расправляется, и вступился, сердобольный какой. Ну и получил по полной программе, чтоб не встревал в воспитательный процесс. Чуть не кончили писателя. Между прочим, не такого уж скверного, хоть и соцреалиста... Потом он долго лежал в Градской больнице, нынешней Первой Городской, по этому поводу на ней даже мемориальная доска висит, во как некоторые писатели себя круто поставили! если бы по поводу всех моих лежаний в больницах вешать доски, штук сорок в нескольких городах наберется, не меньше. А потом он написал знаменитый рассказ... Так вот, изменщица, из-за которой Леху Пешкова чуть не угрохал народ,
– ...вот так и живу, - резюмировала Ксана.
– А ты?
– А я не живу, - честно ответил я.
– Я уже почти весь вышел.
– Эт как?
– не врубилась она. А кто бы на ее месте?..
– Долго рассказывать. Прошу тебя, не спрашивай меня о моей жизни, у меня слов не осталось, одни выражения.
– Что, бабы, суки, допекли?
– этак жалостливо вдруг интересуется одна из них. Задохнувшись, во все четыре "глаза" на нее таращусь. Может, в свое время я не был так уж неправ, пытаясь разглядеть в ней человека?..
– Есть люди, есть нелюди, есть женщины. И я все больше убеждаюсь в мудрости этого высказывания.
– Я помню его... ты еще тогда так говорил... и добавлял, что нелюдями могут быть и люди, и женщины...
– ...и нелюдей - подавляющее большинство...
– ...и лишь изредка женщина может быть человеком. Вишь, помню. Ты так думаешь и сейчас?
– Имею право. Уж думать так, как хочу, мне никто не запретит.
– Ради бога... Хошь, я что-нибудь для тебя сделаю?
– А что ты... можешь?
– глупо спросил я. Она продолжала меня удивлять.
– Я много могу, если захочу. Хошь...
Я резко перебил ее: - Только не вздумай снова меня соблазнять!!!
– Та не буду, - она улыбнулась, и враз помолодела лет на пять, стала почти такой же девчонкой, какой я ее запомнил.
– Хошь, я тебя познакомлю с женщиной, которая человек?
– Нет. Не хочу. Даже если это правда.
И я был совершенно искренен. Я когда-то сказал Ксане пророческие слова, и в этом знамение Дороги, что именно эта женщина, из всех, кто были вехами на моем пути здесь, в эту ночь попалась мне навстречу. Я УЖЕ УШЕЛ ДАЛЬШЕ.
– А жаль... Ну, вольному воля. Ты все-таки изменился. Не только внешне, но и внутренне. Раньше ты б, я знаю, уцепился в шанс, как клещ у собаку.
– Мож быть. Но то раньше.
– Родной мир явно не желал меня выпускать из своих цепких когтей. Нет уж, я решил, хватит.
...мы возвратились в свой вагон. Я стоял в коридоре и видел, как Ксана вошла в купе, наклонилась ко "второй" и что-то зашептала, сунув той в руки пакет с бутылками и остатками нашей полуночной трапезы. "Вторая", выслушав, кивнула. Что-то велела "первой", они подхватили что-то из вещей, взяли пакет и выпулились из купе. Протискиваясь мимо, "вторая" одарила меня странным взглядом, будто впервые заметила. Я начал догадываться, почему, и чуть было не отвесил вслед ей челюсть... В проем дверей купе высунулась рука Ксаны, схватила меня за пряжку ремня и дернула; влетев внутрь, я по инерции плюхнулся на полку, и за моей спиной щелкнул замок. Вот так. В пасть к дьяволу... (Кстати, почему считается, что дьявол - типа как мужского пола?.. Если Бог - мужского вроде как, то Дьявол - Его противоположность, и логично предположить, что вроде как...)
Без лишних слов она приступила к делу. Чувствовалось, берет РЕВАНШ. Почему она решила, что на этот раз я никуда не денусь?.. Не потому ведь, что подумала - с движущегося поезда типа как некуда?.. При желании и отсюда...
А потому, ответил я себе сам, что она ЧУЕТ своим пресловутым женским чутьем, - на этот раз я действительно никуда не денусь. Потому что желание мое - совсем не в том, чтобы деваться от нее...
До того в поезде у меня был секс только один раз, и остались довольно неприятные воспоминания. Сейчас все было по-другому... Я не ожидал от себя такой страсти, а от нее - такой искренности. Может, что-то в нас накопилось обоих, и настойчиво требовало выхода... Ну, я-то знаю, что во мне накопилось и куда выйти... но мир, зар-раза, не желая меня отпускать, использовал именно ее, в ней тоже накопилось много чего всякого, и когда она, живая и горячая, РЕАЛЬНАЯ, рыдая у меня на плече после первого бурного всплеска, сквозь слезы заявила, что дура, и что вспоминала меня все эти годы, и встретив, вдруг поняла, что никто ее не любил так, как я, никогда и никто, и что она готова теперь бросить все и уйти со мной хоть на край света...