Азиаты
Шрифт:
Берек-хан, окружённый детьми, подошёл к своим четырём кибиткам и остановился перед матерью и женой, стоявшими и насторожённом молчании у входа в белую юрту. Три его дочери, одна меньше другой, держались за подолы женщин и с испугом смотрели па отца. Берек-хан поклонился матери. Та, со строгим пытливым взглядом, прятавшимся в глубоких морщинах, спросила сдержанно:
— Хорошо ли доехал, сынок?
— Слава Аллаху, мама. В горах люди успокоились — вот мы и приехали домой. Вернулись, можно сказать, с хорошей вестью. Русский царь Пётр Великий одарил нас царской грамотой — в пятницу отправимся в степь и останемся там навсегда.
— Наконец-то, сынок, ты добился того, о чём мечтали все Береки — и дед твой, и отец, и
— Цыц! — прикрикнул Берек-хан на дочерей и взял одну на руки. Поставив её наземь, достал из глубокого кармана походного чекменя горсть орехов и разделил поровну между детьми. Одарив мать и жену платками, вынул из хурджуна царский свиток, развернул, его и показал всем.
— А это самый главный подарок — для всех туркмен. Сколько лет проживут туркмены на свете — столько будет помнить этот подарок. Да благословит Аллах русского государя Петра Великого за его благодеяния!
Берек-хан вошёл в юрту, снял сапоги и халат, помыл руки над тазом и прилёг, сунув под голову подушку. На дворе и в соседних кибитках суетились, переговариваясь между собой, женщины, а он лежал и думал: «Сейчас мать спросит о Мураде. Надо ей так ответить, чтобы не огорчилась». Старуха вошла с чайником и пиалой, поставила на ковёр. Спросила вкрадчиво:
— Может скажешь о Мурад-джане, где он?
— Ай, мама, ты не переживай о нём. Один шайтан задел его саблей по руке, но рука цела. ‘
— Где сам Мурад? — строже и о явным беспокойством проговорила мать.
— В госпитале он… На корабле… Скоро мы узнаем, где причалил этот корабль, — уклончиво отвечал Берек.
— Как же ты, сынок, не зная, где твой брат, приехал домой?
— Мама, ты раньше времени не плачь. Ветер разбросал по морю корабли. Тот, где были больные и раненые, сорвало с якоря и унесло в море. Бог даст, пристанет тот корабль где-нибудь к берегу.
— Я говорила тебе, не бери с собой Мурада, молод он! — твёрже заговорила мать. — Чуяло моё сердце— бедой всё кончится.
Берек-хан насупился, задышал часто в тяжело:
— Мама, благо человека оплачивается кровью. Если б даже погиб и я, то всё равно ты должна была бы радоваться этому! — Берек-хан решительно развернул царскую грамоту и вновь положил на ковёр. Грамота сама собой свернулась в свиток, словно говоря: «Не надо без особой нужды показывать меня — этим вы нарушаете мою святость!» Старуха с испуганным уважением посмотрела на царский фирман и тихонько вышла из кибитки.
На этом разговоры об участи Мурада прекратились; потянулись к Берек-хану гости, и мать на время забыла о горестях. Первыми пришли аксакалы, стали расспрашивать во всех подробностях о встрече Берек-хана с русским царём, о сражениях на Кавказе, об урагане на море и бегстве русских солдат в Астрахань. Больше всего занимала царская грамота: она вызывала не только чувства благодарности и преданности России, но и раздумья о дальнейшей жизни туркмен. Сам собой назревал маслахат [3] , без которого не решить, как дальше жить. Не следующий день к Берек-хану приехали аксакалы и старшины из других аулов. Огромные груботканые паласы расстелили на площадке между четырьмя кибитками. Сотня чайников исходила парком, и несколько огромных русских самоваров пыхтели с утра до вечера, утоляя жажду. Поговорить было о чём, и прежде всего о том, надо ли всем туркменам покидать Куму? Не прервётся ли связь с другим берегом Каспия, не забудутся ли в памяти потомков добрый мыс Тюб-Караган, дорога в Хорезм и Хиву. На новом месте, на речках Восточного Маныча, Калауса, Ургули и Чограя, хорошо заживётся скотоводам, мясо, шкуры, масло, ковры и кошмы пойдут в Астрахань на рынок. Но на Маныче и других речках нет рыболовства — ладо ли ехать туда туркменским
3
Маслахат — совет старейшин.
4
Вавилон — подземный амбар для соления и хранения рыбы.
Туркмены уезжают туда на всё лето и возвращаются только на зиму. Так пусть же, как и раньше, ездят на Каспий, а возвращаются на Куму. Люди, связанные с промыслом, могут жить в старых аулах. Рассуждая, аксакалы и старшины пришли к единому мнению; образовать летнюю ставку в южно-русской степи, на урочище Арзгир, и оставить за собой берега Кумы, назвав их зимней ставкой.
Перед отъездом Берек-хан навестил могилы предков. Аульное кладбище — мазар, в центре которого возвышался небольшой купольный мавзолей, а вокруг, него множество могил, — находился рядом с аулом, Берек вошёл в мавзолей и опустился на колени перед тремя холмиками, украшенными белыми лоскутами, привязанными в палкам. Здесь лежали похороненные в разные годы прадед, дед и отец Берека, и он поклонился им поочерёдно каждому.
— Волей и предначертаниями Аллаха, — тихонько заговорил Берек, — правнуки, внуки и дети ваши навсегда оставляют эту землю, но вы всегда будете жить в их памяти, и они придут, чтобы поклониться вам… Благословите же нас, уходящих на чужую землю, пусть чужая земля станет навсегда нашей, пусть кормит нас и наш скот и даёт полный достаток… — Берек-хан затаил дыхание и прислушался; может, предки выскажут свои пожелания. В мавзолее было тихо, только проклятые осы, свившие гнездо под самым куполом, жужжали, не давая сосредоточиться. Берек немного подождал, но жужжание не прекращалось. Тогда Берек снял тельпек и бросил под потолок. Бросил так удачно, что осиное гнездо упало на могилу деда. Ошеломлённые осы разлетелись в разные стороны, но вот увидели своего врага и бросились на него. Берек, схватив тельпек, начал отмахиваться, и тут почувствовал на шее и лице жгучие жала ос. Выскочив, как очумелый, из мавзолея, он столкнулся с женой и матерью: женщины тоже пришли проститься с мёртвыми и ожидали, когда простится Берек-хан. Увидев жену и мать, Берек принял строгий вид и, почёсывая места укусов, важно произнёс:
— Забывая своих предков, мы отдаём их во власть злых духов. Мне пришлось вступить в бой со злыми духами и показать силу Берека Третьего. Но вам я не советую связываться с ними.
— Вий, болтун! — рассердилась мать. — Его не поймёшь, когда он шутит, а когда говорит правду.
— Правду говорю, мама. — Берек, надевая тельпек, вытащил из завитков забившуюся туда осу и бросил наземь. — Если бы не существовало злых духов, тогда незачем нам было отбирать у верблюдов последнюю колючку и жечь её. Посмотри туда!
Вдоль дороги, уходящей из аула в степь, лежали кучи сухого янтака [5] , чтобы завтра поутру, когда аульчане со скарбом и скотиной двинутся в путь, вспыхнуть жарким пламенем и сжечь злых духов, прицепившихся к одежде людей, к хвостам лошадей и верблюдов
Поутру всё так и было. Мужчины, погрузив кибитки и пожитки в арбы, усадив на верблюдов женщин и детвору, сели на коней и направились в огненный коридор. Огромный караван, за которым, чихая от дыма и жалобно блея, бежали овцы, прошёл сквозь очистительный огонь и подался к светлому горизонту — на Большой Маныч, в необъятные южно-русские степи.
5
Янтак — верблюжья колючка.