Азиаты

Рыбин Валентин Федорович

— Не мало? — Пётр перевёл взгляд на Апраксина.

— Нет, государь, не мало. Для двух батальонов потребуется шесть судов, но, дай Бог, им проскочить через море с севера на юг да не угодить в шторма. Надо на флагманский корабль капитана умелого сыскать. Я бы на сей раз назначил лейтенанта Фёдора Соймонова: два года назад он проводил гидрографию на Каспийском море, берега хорошо знает. Он и во время похода к берегам Персиды со мной постоянно был.

Царь велел доставить Соймонова. Пока шёл совет и велась речь о полковнике Шипове, батальоны которого надобно отправить в Гилянь, привезли на шлюпке молодого лейтенанта. Царь и раньше приметил его, как офицера способного, ещё на Северной войне, но слишком молод был. Пётр решил проверить его способности.

— Хорошо ли Каспийское море изучил, господин лейтенант? — спросил нестрого. — В Гилянь плыть зимой при разбойных ветрах возможно ли?

— Если с умом, то не только через ветра,

но и через геенну огненную пойти можно, государь, — смело отвечал Соймонов. — В случае штормов на мели можно отсидеться. Мест подходящих по западному берегу немало: за Дербентом сплошь бухты… Самур, Низовая, Бармак, Апшерон, Наргин, Буила, Везир, Кура, Кызал-Агач, Астара…

— Эка, ты молодец! — похвалил Пётр. — Назначаю тебя, капитан-лейтенант, командиром флагманского корабля, поведёшь пехотные батальоны, полковника Шипова в Решт.

— Великий государь, вы оговориться изволили. — Соймонов смущённо пожал плечами. — Я всего лишь лейтенант.

— Нет, не оговорился, — возразил царь. — Отныне капитан-лейтенант российского флота. Принимай командование!

Вскоре Соймонов вывел парусники в море. Пётр про водил экспедицию до самого взморья и, вернувшись в, Астрахань, стал собираться в Санкт-Петербург.

На прощальном обеде наставлял Волынского:

— Персидского посланника, как появится в Астрахани, следует снабдить добротными проводниками, стражу надлежащую посланнику выдели. Поставь дело так, Артемий, чтобы гостю персидскому во всём угождали и всё нравилось ему у нас. Прежде всего, заставь службу сам город Астрахань в порядок обратить. Чтобы улицы были чисты и пьяниц по ним не шлялось. В кабаках бы драк и поножовщины не было. Насильников и воров смертью карай или в Сибирь на каторгу. Заметил я, Артемий, находясь тут, что рука твоя не очень тверда. Да и попривыкли за лето обыватели астраханские лишь о царём считаться, а губернатора за власть не принимают. Напомни им об этом, как только проводишь меня.

— Да уж это. точно, государь, всяк норовит в рожу плюнуть. Но я покажу каждому, где его место. Об этом не изволь беспокоиться, великий государь. — Волынский, переполненный усердием, сжал кулак и по столу; хрястнул, аж посуда зазвенела.

Царь заметил:

— Вижу давно, что силы в тебе необузданной много. Тратишь её попусту. Кузину мою впредь не вздумай обижать — голову снесу. — Пётр бросил взгляд в конец стола, где сидела с государыней супруга Волынского, подурневшая от беременности.

— Каюсь во всех грехах, государь, и обязуюсь свято хранить очаг семейный. — Волынский перекрестился и поклонился до пояса.

— В церкви будешь каяться, — оттолкнул его Пётр. — А мне достаточно твоего слова.

Утром «Орёл» отчалил от берега, вышел на середину Волги и поднял паруса. С адмиральского корабля в честь отбытия государя загремел пушечный салют. Мощным залпом ответили ему береговые пушки. Волынский с астраханской знатью стоял на берегу, махал шапкой в кричал: «Виват императору всероссийскому!» Домой возвратился радостный, плюхнулся в кресло, шляпу бросил на кровать. Александра Львовна подошла к мужу:

— Проводили, стало быть?

— Проводили… Дай Бог хорошего пути… Но ты, стерва, если ещё раз пожалуешься на меня государю, пеняй тогда на себя!

— Да ты что, Артемий?! — испугалась губернаторша. — Да я только и рассказала о твоих шалостях с этой, прости господи, да и то государыне, а не самому императору.

— Бог высоко, царь далеко, придётся астраханцам кланяться и подчиняться мне во всём, — вставая, рассудил Волынский. Снял шубу, сел за стол, выпил бокал водки и стал думать о том, как далее управлять Астраханской губернией…

Родословная Артемия Волынского была настолько знатна, что окажись в государстве российском безвластие, то и его бы могли вспомнить и назвать одним из претендентов на царский престол. Своей знатностью Артемий Петрович хвастался где надобно и ненадобно, а особенно на пиршествах, принимая какого-нибудь именитого гостя. Захмелев, Артемий начинал принижать значение крупных боярских и дворянских родов, а когда гость выражал несогласие, на стол ложилась родословная, увенчанная российским гербом, в коей значилось, что Артемий Петрович Волынский — сын комнатного стольника Петра Артемьевича, родился в 1689 году, а знатнейший род его происходит от очень древней фамилии, родоначальник которой выехал в Россию из Волыни во второй половине четырнадцатого столетия. Этот родоначальник есть потомок Святополка-Михаила II, знаменитый воевода князь Дмитрий Михайлович Волынский-Боброков, разделивший с Дмитрием Донским славу Куликовской победы. Был он женат на родной сестре Дмитрия Донского Анне Ивановне, имел от неё двух сыновей: Бориса и Давида. И от Бориса пошли Волынские… Знатность Артемия много возросла, когда он женился на Александре Львовне Нарышкиной, породнившись с домом Романовых. Со слов Артемия было видно, что государь Пётр Первый сам обвенчал Волынского со своей двоюродной

сестрой, ибо Артемий за несколько лет до этого сослужил ему великую службу, будучи при кабинете у царского фаворита барона Петра Павловича Шафирова. Барон, возомнив о себе, как о человеке самого высокого ума, вёл себя по отношению к Петру Первому с некоторым пренебрежением. Император терпел до поры до времени, хотя Артемий и извещал его об интриганстве Шафирова. Чаша терпения, однако, хлынула через край, когда Шафиров учинил скандал в Сенате, и за нарушение указа «о грубом нарушении регламента» по закону был приговорён к смертной казни. Голова его уже лежала на плахе и палач занёс над ней топор, и в это мгновение император смилостивился: заменил смертную казнь ссылкой. При выборе чрезвычайного посланника в Персию царь обратил внимание на молодого, статного и красивого, услужливого и знатного Волынского. Вскоре он и отправился с посольством в Исфагань, к шаху Хусейну, с целью утверждения постоянных и прочных торговых сношений с Персией, через которую можно было проложить путь в землю обетованную — Индию. Волынский заключил торговый договор с шахом. Возможно, смог бы проторить и торговый путь в Индию, но, как говорят на Востоке, «на всё воля Аллаха». Воля Всевышнего склонилась к восставшим афганцам: захватив Хорасан, они бросились на Исфагань, свергли Хусейна-шаха. Младший сын шаха Тахмасиб, бежавший с визирем к Каспийскому морю, объявил себя шахом, но фактически власть в Персии находилась в руках афганца Мир-Вейса. Не признали молодого шаха Тахмасиба ни Турция, ни иные страны, а на Кавказе началось освободительное движение: персидские провинции с падением Хусейна мгновенно отложились от Персии и запросили у турецкого султана Ахмега принять всех суннитов Кавказа, живущих между Чёрным и Каспийским морями, в турецкое подданство… Кавказ бушевал, словно Каспий в штормовую погоду. Сунниты, оказывая сопротивление русским войскам, звали на помощь турецкого султана. Христианские нач роды — грузины и армяне — просили защиты у России. В круговороте этих жарких событий и жил Артемий Волынский, назначенный после возвращения из Персии астраханским губернатором. Сознавая, какая тяжёлая ноша легла на его плечи, он понимал, что никакими другими мерами губернию в руках её удержишь, кроме применения силы и наказания. В знаменательный для него день, после проводов императора, сидя в раздумья за столом, Артемий Петрович пришёл к такому выводу, а утвердившись в нём, позвал супругу:

— Я думаю, Сашенька, зла и твёрдости у меня не меньше, чем у государя. Да и ума, если понапрячь себя как следует, не меньше будет. Как ты думаешь?

Александра Львовна с некоторой опаской посмотрела на мужа, но возражать не стала. Зла у него, действительно, хватало. Разбушевавшись по какому-либо случаю, он мог свирепствовать до беспамятства. Часто от него и слуги получали оплеухи да зуботычины. А бил он, как норовистая лошадь подковой. Зная свою силу, всякий раз любовался ударом. Иной раз ради глупого интереса подзовёт к себе гайдука, скажет: «А ну-ка, руки по швам! Да держись у меня на ногах, а то чуть тронь — вы и валитесь, как снопы, наземь». Саданёт кулаком — да так, что жертва и охнуть не успеет, а уже не земле валяется. Иных водой отливали, чтобы привести в чувство. Силён, что и говорить, а вот. насчёт ума Александра Львовна усомнилась, но про себя: язык у неё не повиновался, чтобы возразить.

Порядок стал наводить с того, что, увидев в окно праздно идущих солдат мимо губернаторского дома, возмутился. Они и раньше тут ходили, но Артемий Петрович не обращал на них никакого внимания. Идут словно не мимо губернаторского дома, а мимо какой-то обывательской избы. Вышел во двор Волынский, кликнул гайдуков, приказал им немедля остановить служивых и привести на подворье. Те рады стараться: вмиг исполнили приказание. Гаркнул губернатор, поставил всех в ряд и начал учить уму-разуму: всех посшибал с ног, и гайдукам велел почесать свои кулаки об охальников, не знающих ни чести, ни совести. Потом предупредил: «Если ещё раз увижу возле Моего дома и не будете отдавать мне почестей по всем правилам воинского устава, сошлю в Сибирь!» С этого дня перестали ходить мимо губернаторского дома солдаты. А если кто и появлялся, то принимал бодрую выправку и неизменно держал у виска руку.

Выходил Волынский с гайдукской свитой в людные места. Шёл с превеликой важностью, с диковинной тросточкой в руке. Тому, кто не поклонился губернатору, — зуботычина, а кто огрызнулся — того под батоги. Пройдёт по индийскому гостиному двору — тысячу поклонов соберёт. Купцы при виде Артемня Петровича, словно собаки перед хозяином, начинали юлить, исходить лаской. А вечером Волынский и знать не знает: на кровати лежит или ужинать изволит, и в это время гайдуки на заднем дворе от купцов подарки принимают. В первые дни Артемий Петрович диву давался: «До чего же народ сговорчивый — сунь ему кулак в рыло — он тут же подлой улыбкой ответит, да ещё и отблагодарит!» Потом привык: стал брать всё подряд и почувствовал вседозволенность: «Для Волынского всё можно!»