Азиаты
Шрифт:
— Пётр Андреевич, — начала она на высокой ноте. — А отчего вы до сих пор не вспомнили о Петре Павловиче Шафирове? Или Нижегородский острог так далёк, что до него и мысли ваши не доходят?
— Матушка-государыня, ну как же не помнить о нём? — спохватился Толстой. — Я всегда помню о нём, но и не забываю, что барон Шафиров наказан самим императором Петром Великим. Только господня воля да уступчивость императора отвели лезвие топора от повинной головушки барона. Отправившись на пожизненное заточение в Нижний, барон возрадовался своей участи…
— Было бы с нашей стороны высшей милостью, если бы мы открыли замок темницы, в коей томится барон
Шафиров, и вновь призвали его на службу, —
— Ваше величество желает попрать закон, определяющий смертную казнь за нарушение сенатскою регламента? — насторожился Толстой.
— Пётр Великий, присудив по закону Шафирову казнь, тут же миловал его пожизненной ссылкой. Я же, подобно супругу моему, милую барона и освобождаю из острога. Было бы разумно, Пётр Андреевич, возвратить его к коммерц-коллегии и назначить её президентом.
Толстой покорно склонил голову, постигая суть распоряжения императрицы, а она, понимая его размышления, сказала:
— Вас всего-то у меня — светлейший князь Меншиков, Остерман, да вы, Пётр Андреевич. А нужен нам сильный Верховный Совет, дабы крепко держать в руках Российское государство. Шафиров как раз тот человек, который необходим нам… И чтобы ещё раз не возвращаться к помилованиям господ, нужных мне, а стало быть и вам, прошу вернуть попранное достоинство астраханскому губернатору Волынскому. Пётр Алексеевич по горячности своей наказал Артемия Петровича как родственника, а некоторые господа из Сената рады стараться, тотчас возвели на Волынского клевету и открыли судебное дело! — Екатерина заговорила в приказном тоне, и Толстой понял, что перечить ей ни в коем случае нельзя.
— Матушка-государыня, куда бы вы желали определить бывшего астраханского губернатора? Я выполню всякую вашу волю, хотя и предупредить должен, что Волынский не имеет должного образования и для заграницы вряд ли удобен. В своём Отечестве он больше принесёт пользы, особенно на распорядительной должности. Смею также напомнить, что батюшка Артемия Петровича, будучи казанским воеводой, весьма исправно нёс службу и был постоянно в чести у государя. Не послать ли нам и Артемия Петровича в Казань, но не воеводою, а губернатором. В Астрахани он поднаторел на этой должности.
— Что ж, разумно, Пётр Андреевич, — согласилась императрица. — Заготовь указ на Волынского. Но, я думаю, одного указа будет маловато. Казанская губерния велика, одних войск тысяч сто будет да и командующие — сплошь генералы. Легко ли будет Волынскому ладить с ними при полковничьем чине? Заготовьте и второй указ — на присвоение полковнику Волынскому звания генерал-майора…
Вечером в гостиной императрицы Волынский принял новое назначение и генеральский чин. Меншиков и Толстой учили нового казанского губернатора, как вести дела в губернии. Светлейший князь, значась правой рукой императрицы, наставлял сердечно:
— Крестьян особливо в руки бери, не давай им шарахаться из стороны в сторону. Они и раньше от одного помещика к другому бегали, а теперь бегут в Польшу, в башкиры, в Запорожье… Помещикам прикажи, чтоб все недоимки платили в январе, марте и апреле, а кои не заплатят вовремя — облагай процентами… Сборы поручи воеводам…
Волынский слушал светлейшего князя, вежливо соглашался с ним, а сам думал о своём: «Нужно коренное переустройство внутренних государственных дел, да только не подошло моё время, чтобы говорить об этом». Ещё в Астрахани занялся он составлением проекта о гражданстве, Петру Великому хотел поднести свои соображения, но не дала судьба воспользоваться плодом своего ума. А сейчас пока не к месту упоминать об этом. Многовато того, что в один день подарено императрицей. Молчать и поддакивать, однако, было не в правилах Волынского. Следовало
— Нам, русским, не надобен хлеб, мы друг друга едим и с того сыты бываем…
Меткая шутка пришлась по душе всем…
IX
Остаток зимы Волынский прожил в Москве, а с наступлением судоходства двинулся на стругах в Казань Плыл с почестями мимо городов и деревень, сопровождаемый купцами и чиновниками. Со струг губернатора звенела музыка и слышались весёлые голоса подвыпившей компании. В деревнях и больших сёлах, зная наперёд, кто и с кем едет, старосты заставляли церковных служителей звонить в колокола. Кое-где на берег выходили хоры, славя будущего заступника и спасателя. В Чебоксарах на пристани Волынского встречал здешний воевода Алексей Заборовский, окружённый несметной толпой местных господ и диковатых черемисов. Здесь тоже звонили колокола, но Волынскому показалось этого мало. Рыкнул он на воеводу:
— Что, аль пороху у тебя мало?! Или пушки а неисправности?! Мог бы устроить пальбу в честь моего приезда — не каждый день губернаторов встречаешь!
— И порох, и пушки есть, господин генерал-майор, да только сообразительности не хватает… Оплошал, виноват, сейчас исправлю ошибку! Эй, гвардия, а ну заряжай пушки да поприветствуем как надобно нашего отца и кормильца!
Солдаты бросились к двум пушкам, стали набивать стволы порохом. Старались на славу. К пушкам сбежалась толпа черемисов, лезли окаянные друг другу на плечи, чтобы увидеть, как заряжаются пушки. Волынский тем временем, сопровождаемый господами, направился в церковь отслужить обедню. Шёл важно, косясь на стены и купола храма божьего, и при каждом новом шаге ждал: вот сейчас загремят в честь его приезда черемисские пушчонки. Он уже подходил к царским воротам, когда раздался оглушающий взрыв, а затем понеслись людские вопли:
— Побило! Побило! — закричали мальчишки. — Всех одним махом!
Губернатор вошёл в церковь и только гут велел немедля позвать батюшку:
— Что там за шум с плачем? — спросил у попа.
— Так разорвало пушчонку, — так же тихо отвечал батюшка. — Пятнадцать душ как ни бывало, иных на куски разнесло. Самоих пушкарей и черемисов с ними. Кажись, и сам воевода смерть принял.
— Плохое предзнаменование, — сконфузился Волынский. — Ещё и до Казани не доплыл, а уже смерти навстречу мне вышла.
Обедня не состоялась: поп отправился к месту происшествия, Волынский не стал ждать его, спустился со своей компанией к берегу и сел на корабль. Едва отчалили от пристани, он предложил господам:
— Выпьем за упокой души убиенных. Не плакать же нам по каким-то вшивым черемисам. Они как мухи дохнут. Сегодня от взорванной пушки, завтра от какой-нибудь холеры… Иное дело воевода, жаль человека…
Большой церемонией встречала нового губернатора Казань. Тут тоже палили пушки и звенели колокола, тысячи горожан вышли к Волге. У Волынского от гордости наворачивались слёзы на глаза, и он украдкой утирал их рукавом генеральского мундира. О назначении нового губернатора казанские власти знали с зимы. За три месяца был подготовлен для него старый дом воеводы, а на окраине города отстроена заново летняя усадьба. Десятки слуг в диковинных одеждах стояли во дворе, когда губернатор шёл в свой дом, разглядывая портик и массивные дубовые двери. Не глядя на слуг, думал с презрением: «Этих оставь при себе, так и не узнаешь, отчего помрёшь. То ли от яда, то ли от ножа. Хари — одна другой хитрее… Гайдуки что-то задерживаются, небось, жалко Астрахань оставлять».