Азов
Шрифт:
– Царь всех казнит! Злодеи! Послов не сметь задерживать! Мне велено Фому доставить в целости.
– Поедешь, царский холоп, в Москву, а Фома останется.
Московский дворянин кричал еще и спорил, но Каторжный положил конец спору.
– Взять турского посла! – приказал он твердо. – Он лазутчик на Дону! Мы давно то сметили!
А Наум пояснил:
– Лазутчик, предатель! Уже две грамотки успел Фома послать азовскому паше. Еще, сучий сын, послал трех человек с Черкасска и прошлой ночью послал другие отписки:
– А вы мне покажите те грамотки! – крикнул Чириков.
– Придет пора – покажем. И не тебе, холоп, – царю!
Посла и чаушей связали и посадили под стражу. А дворянину Степану Чирикову атаманы приказали идти к себе на двор.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Четыре атамана, закончив распоряжения и вконец усталые, улеглись спать на полу землянки.
На столе лежали исписанные бумаги, стояла чернильница, перехваченная ремнем за горлышко. Свеча мигала. Ульяна не раз подходила к свече, сбивала нагар, поправляла огонь и, озираясь, вновь уходила за печку.
Ульяне в ту ночь не спалось. Тревога за атамана, за своего Якуньку не давала заснуть. Туманные мысли и воспоминания плелись в голове всю ночь… Ульяна видела себя девочкой на берегу Волги, в Нижнем Новгороде. К пристани подплывали купеческие суда. С кораблей сходили нарядные горделивые купцы – степенные «гости»; бояре в высоких шапках, в широких дорогих шубах; дворяне, простые мужики. А потом она – в Москве, в наспех повязанном платке, куда-то спешит, вокруг нее толпятся купцы и бояре. Следом за нею идут казаки, а рядом – Алеша Старой… И вышел к ним навстречу царь, сам первый поклонился. А за царем вышла вся в черном костлявая старуха – неприветная, злая. Руки дрожат, пальцы теребят одежду… И вдруг все куда-то провалилось. Красные языки пламени ворвались в окна хором и стали пожирать дворцовые стены…
Утренние лучи солнца пробивались в землянку. Свеча на сковородце продолжала гореть, черный фитилек упал набок и потонул в еще не остывшем воске. Атаманы спали… Ульяна услышала далекий конский топот и забеспокоилась: топот приближался. Затрещали самопалы. С крайней сторожевой башни гулко ударила пушка… С ближней протоки послышался крик:
– Татары!
Ульяна разбудила Старого и других атаманов, подняла тревогу. Но то были не татары. И грянул не пушечный выстрел: то был взрыв порохового погреба за часовенкой.
Казаки окружили землянку. Толпа была взбудоражена, настроена зло.
– Ой, лихо! – сказала Ульяна. – Не выходите, атаманы! Побьют еще вас…
Впереди толпы, в синем кафтане, стоял, размахивая пистолем, высокий курчавый казак без шапки. Он грозился выстрелить в окошко землянки.
Толпа кричала:
– Лазутчик Ванька Поленов, стерва, поджег погреб с порохом!..
– Он с послом турским сносился, нас предает…
– Атаманы
Предводителем буянивших казаков был Тимофей Разя. У его ног на земле лежал связанный яицкий есаул Иван Поленов.
На шум вышел атаман Каторжный, без шапки. Остановился перед Тимошкой, строго поглядел на яицкого есаула, лежавшего в пыли.
– Гей! Вольница! Чего шумишь? Аль бунт заумыслили? Не в урочный час, казаки!..
– Иван, – сказал Тимошка, – чуй! Поленов сжег нам порох.
– Я слышал взрыв…
– Почто с послами торг ведете?
– Ну, молви дальше! Больно горяч ты, Тимоша…
– С царем кончайте дружбу! Кончай с султаном!..
– Не в лад сказал. Мели еще!
– Богатство делите не поровну!
– То я слышал тоже.
– То все слышали. Измена вышла, атаман!
– Которая, где?
– Поленов выдал туркам дело наше. С послом писал он грамотки, посылали татарам крымским и ногаям.
– А ну, войди в землянку. Потолкуем…
Толпа стихла, а Тимофей Разя вошел в землянку.
Толпа между тем все нарастала. Вокруг есаула Поленова сжалось кольцо раздраженных, злых людей.
В это время по главной азовской дороге дробно застучали копыта коней. Толпа притихла, прислушиваясь. Поленов тоже приподнял голову.
– Лежи, стервец! – приказал Иван Разин, сын Тимофея, оставшийся сторожить Поленова.
Есаул опустил голову. Иван Разин поставил ногу на его плечо.
К землянке уже подъезжало с полсотни казаков в походном снаряжении.
Федор Порошин легко соскочил с буланого коня и спросил:
– Чего столпились?
– Расправа будет, – ответил Иван Разин. – Измена вышла.
– Эй, ты! Опять продал казачью честь?! – спросил Порошин, узнав в связанном есауле Поленова, и со всего размаху стегнул его по лицу плетью. Струйка крови потекла по бороде Поленова.
– Шкура! Не быстро тебя мы раскусили. Кому ты только не служил, собака, – татарину и турку, боярину и ляху, царю и нам! Лазутчик подлый!.. Эй, казаки! – повернулся к толпе Порошин. – Волоките к землянке турчина-лазутчика и посольского толмача-грека.
Доложили атаманам, что из-под Кагальника приехали казаки с Федором Порошиным и привезли лазутчиков.
– Пускай пождет! – велели атаманы. – С Тимошкой покончим дело; выйдем вскоре. Турка и грека держите накрепко. Измена тут немалая!..
– Вот! – сплюнув, сказал Порошин. – Турча да грек были посланы Фомой по нашим крепям. Все дело б сгинуло, да доглядели казаки дозорные.
Турка, привязанного к конскому хвосту, отвязали и кинули на землю возле Поленова. Туда же кинули и грека.
– А ты, – сказал Иван Разин, ухмыляясь – припечатай-ка им позорное тавро. Пока будет суд да расправа, они кой о чем пусть поразмыслят.