Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700—1861)
Шрифт:
Если крестьяне поднимали открытый бунт против своей помещицы, то делали это не потому, что барыня была женщиной, а потому, что она дурно с ними обращалась. В общем и целом для крестьян, судя по челобитным, пол помещика не был значимым фактором. Единственное исключение из этого правила касалось понимания дворянских законов наследования, которые крестьяне воспринимали сквозь призму своих обычаев. Так, после смерти одного смоленского дворянина крестьяне его имения не захотели подчиняться его вдове, заявив, что раз хозяин не оставил потомства, то им непонятно, с какой стати барыня предъявляет на них права{535}. Крестьяне в имении дочери Е.Р. Дашковой, госпожи Щербининой, утверждали, что она не имеет права унаследовать их от матери и брата, и хотели, чтобы их вернули родичам княгини Дашковой — Воронцовым{536}. Но в этом смысле крестьяне никоим образом не дискриминировали помещиц: права помещиков-мужчин тоже подвергались пристальному рассмотрению{537}. К тому же крепостные очень редко пользовались этим приемом, чтобы оправдать свое неподчинение новому хозяину; большинство ограничивалось жалобами на жестоких приказчиков и на непосильную барщину{538}.
Владение земельной собственностью не только позволяло женщинам
Стычки с соседями и конфликты с местными властями нередко происходили из-за вечных разногласий по поводу границ владений или природных ресурсов. Защищая свои земли до последней десятины, дворянки ввязывались в бесконечные тяжбы с другими помещиками или с государственными крестьянами. В перечне, составленном в 1807 г. для графини Екатерины Барятинской, значилось 78 текущих тяжб между нею и соседями по поводу беглых крестьян, захватов земли и другого имущества{540}. Крестьяне также осмеливались спорить с помещиками из-за прав на землю. Так, после межевания, проведенного в 1795 г., помещице Шешковской пришлось судиться с государственными крестьянами деревни Рождествена, оспаривавшими границы ее имения{541}. Конфликты вспыхивали и тогда, когда русские дворяне, подобно деду писателя Аксакова, переселялись на восток и покупали земли, уже заселенные инородцами. Башкиры в Оренбургской губернии подали жалобу на вдову титулярного советника Турчанинова: не довольствуясь той землей, которую в 1776 г. ее муж купил у них за копейки, в 1792 г. она захватила дополнительные угодья, значительно превышавшие купленные ранее{542}. Самой большой помехой для установления справедливости в таких спорах служил не пол участников, а неэффективность, присущая правовой системе при крепостном праве.
Когда решения этой несовершенной судебной системы не устраивали дворянок, они были способны насильственными средствами вернуть себе землю и крестьян. Бывало и так, что сами помещицы становились жертвами нападений, как случилось с одной смоленской барыней, изгнанной соседом из поместья в 1742 г. {543} Впрочем, имея собственных крепостных, воинственные дамы могли созвать своих мужиков и ответить обидчику тем же. Так, ссора между гренадером лейб-компании Фрязиным и помещицей Побединской кончилась убийством Фрязина и еще одного соседа: те вторглись на поле Побединской и принялись избивать работавших там крестьян, а мужики позвали на помощь помещицу, которая тут же собрала своих людей и выступила на отражение соседского набега. Когда она приблизилась, ее обстреляли из ружей. Побединская уверяла потом, что ее ударили по руке, и она вернулась домой, но ее крестьяне показали, что она гнала их на врага с криками: «Бейте, бейте до смерти! Я в ответе» {544} . [171] В 1780 г., во время тяжбы между Ириной Ушаковой и Настасьей Анненковой, последняя собрала в своих деревнях войско в три сотни мужиков и предала опустошению спорное поместье {545} . Прапорщик Иван Воейков рассказывал похожую историю о том, как его мачеха нагрянула с мужиками к нему в усадьбу якобы для того, чтобы потребовать свою долю имущества его отца. Перебив несколько крестьян Воейкова, она отняла у своего пасынка немало всякого добра, а также документы, доказывающие его права на имение, и удалилась. Воейков в своем прошении жаловался, что не мог даже забрать тела убитых крестьян, потому что люди мачехи перекрыли все дороги вокруг его деревни и наводили страх на прохожих {546} .
171
Побединскую приговорили к пожизненному заключению в монастырь.
Жалоба Воейкова показывает также, что помещицы могли влиять на местные власти, чтобы добиться справедливости или воспрепятствовать ей. Он писал, что власти во Владимире не хотят отвечать на его прошение, потому что его мачеху защищает городничий Шишков. И Воейков был не единственным жалобщиком, который обвинял власти в сговоре с помещицей. В прошении Татьяны Баженовой рассказывалось, как мачеха ее мужа произвела раздел имения его покойного отца с помощью чиновника Вотчинной коллегии: «Зная то что… мужа моего в доме не имеетца» чиновник заверил раздельную запись «ночною порою… в доме ее Пелагеи» (т.е. у мачехи Баженова){547}.
Рассказы мемуаристов подкрепляют отрывочные свидетельства прошений и наводят на мысль о том, что помещицы, судя по всему, пользовались влиянием в губернском обществе. Племянница Ольги Михайловны Салтыковой вспоминала, что ее тетушка «держала в повиновении и мужа, и детей, и даже весь наш уезд. К ней прибегали за советом и помощью в делах общественных и семейных»{548}. Ф.Ф. Вигель повествует о том, как страдала княгиня Варвара Голицына от нерасположения к ней московского и петербургского общества. Зато у себя в саратовском имении она командовала всеми соседними помещиками, а те перед ней заискивали{549}.
Очевидно, что женщины осуществляли свое влияние в основном неформальными путями. Как землевладелицы они имели равное с мужчинами право голоса на уездных выборах, хотя, в противоположность мужчинам, не могли лично присутствовать на дворянских собраниях и посылали вместо себя представителей {550} .
172
Во время выборов в Уложенную комиссию в одиннадцати уездах зарегистрировались 204 женщины-избирательницы и 1097 мужчин: Флоровский А.В. Состав законодательной комиссии 1767—1774 гг. Одесса, 1915. С. 263—266. Замужние женщины обычно просили мужей проголосовать за них. Один такой пример см.: ЦГИАМ. Ф. 4. Оп. 3. Ед. хр. И. Л. 1 (1858).
Домашний очаг и перемены в гендерных традициях
При взгляде на архивные и мемуарные источники больше всего удивляет многообразие ролей, доступных женщинам, владевшим землей. Надо сказать, что ни Арина Власьевна, ни Анна Одинцова из «Отцов и детей» не были типичными помещицами для императорской России. Девушек специально не приучали с юных лет распоряжаться по хозяйству в имениях, но в повседневной жизни они видели, какую важную роль берут на себя женщины*, управляющие семейным имуществом. В мемуарах XIX в. и мысли нет о том, что дворянки, которые хозяйничают в имениях и заботятся о своих финансовых интересах, нарушают нормы женского поведения, как и о том, что мужчин в их семьях унижает открытое проявление женских деловых качеств. И помещиков, и помещиц одинаково хвалят за заботу о благосостоянии семьи, за сохранение вотчинных земель, за солидное наследство, переданное детям. И соответственно тех женщин, которые совсем не занимались своими имениями или плохо ими управляли, не извиняла принадлежность к слабому полу.
Однако остается вопрос, менялись ли со временем цели, определявшие женское поведение, а если нет, то почему. Изучая жизнь женщин, европейские историки в основном уделяли внимание парадигме обособленных сфер мужского и женского влияния, а также пересмотру принятой парадигмы. Ученые подвергли разгромной критике понятие о публичном и приватном как инструменте анализа и, щедро ссылаясь на документы, доказали, что поведение европейских женщин не отвечало концепции «возврата к домашнему очагу» [173] . Но несовершенство, во многих отношениях, теории обособленных сфер в качестве инструмента понимания женского опыта не помешало ей в свое время вызвать появление целого слоя дидактической литературы, которую жадно поглощали образованные россияне {552} . Идеология обособленных сфер, попросту говоря, гласила, что участие женщины в жизни общества должно быть ограниченным, а отведенная ей сфера влияния — это дом. Просветители и авторы пособий, содержащих советы по домоводству, превратили домашнюю сферу в объект почитания и в центре ее решительно поставили женщину. Ассоциация между женщинами и домашним бытом едва ли была новшеством для Европы конца XVIII в., но эта теория тендерного соотношения возвела труд материнства и его важность на новую высоту {553} , перечеркнув все иные источники женской идентичности.
173
Эти историки утверждают, что в реальной повседневной жизни женщины вовсе не были идеальными хозяйками дома. Кроме того, они показывают, что женщины использовали обособленность тендерных сфер, чтобы участвовать в публичной деятельности. Вера в то, что с возвратом к ценностям домашнего очага женщины высших классов оказались в стороне от полезной деятельности и от жизни общества, также поставлена под сомнение. Разумеется, эти исследования посвящены преимущественно женщинам англо-американского мира. См., например: Colley L. Britons: Forging the Nation 1707-1837. New Haven, 1992. P. 237-281; Peterson M.J. No Angels in the House: The Victorian Myth and the Paget Women // American Historical Review. 1984. Vol. 89. № 3. P. 677-708; Vickery A. The Gentleman's Daughter: Women's Lives in Georgian England. New Haven, 1998. Впрочем, существует и утверждение, что возможность активного участия в политической жизни для английских аристократок исчезла в конце XVIII в. и что прошло еще сто лет, прежде чем женщины «храбро ринулись в уличную политику». См.: Foreman A. Georgiana, Duchess of Devonshire. London, 1998. P. 159. Другие авторы считают, что понятия публичной и приватной сфер нельзя применять к обществам, не относящимся к англо-американскому миру, без существенных модификаций. См.: Reverby S.M., Helly D.O. Introduction: Converging on History // Gendered Domains: Rethinking Public and Private in Women's History / Ed. D.O. Helly and S.M. Reverby. Ithaca, 1992. P. 6-7.
Влияние идеологии обособленных сфер на тендерные традиции в России проявлялось, в частности, в обостренном внимании к тому, чтобы авторитет женщин не выходил за определенные рамки. Один ученый указывает на изменение такого рода на самом верху социальной пирамиды — в общественной роли русской императрицы. Исключив посредством нового закона о престолонаследии 1797 г. возможность очередного женского царствования в России, Павел I установил новый регламент жизни для своей супруги, при котором «ее главной сферой должен был стать дом, а не двор и не государство»{554}. Более того, если в XVIII в. на престол одна за другой вступали женщины, и это не представляло «особой проблемы» для русских людей{555}, то в XIX в. они уже были склонны оценивать своих властителей в чисто тендерных терминах. Оглядываясь на царствование Екатерины II, фрейлина А.Ф. Тютчева отметила: «Екатерина II была не столько умной женщиной, сколько гениальным мужчиной; она была призвана к тому, чтобы влиять на людей, направлять их, управлять ими». Тютчева далее признается: «Императрица [Александра Федоровна], которая считается такой доброй, цесаревна, великие княгини вызывают во мне в тысячу раз более робости, чем император и великие князья. По отношению к женщинам я чувствую разницу положения, по отношению к мужчинам — только разницу пола»{556}.