Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700—1861)
Шрифт:
Но в одном аспекте завещания мужчин и женщин не походили друг на друга. Хорошо известно, что дворянки играли видную роль в организации религиозных общин, а также занимались благотворительностью{411}. Такие женщины, как Надежда Федорова, которая в 1798 г. дала 40 тыс. руб. на монастырь в Тамбове, поддерживали существование религиозных учреждений{412}. Данные завещаний подтверждают, что дворянки с большей готовностью, чем дворяне-мужчины, жертвовали крупные суммы на благотворительность. В нашей подборке женщины прямо распорядились о пожертвовании вкладов в монастыри или денежных сумм отдельным крестьянам в 49% завещаний (37/75), а мужчины последовали их примеру всего в 38% случаев (22/58). Характерно, что, хотя князь Иван Волховский пожелал, чтобы после его смерти были внесены пожертвования в церкви, он предоставил определить их размеры своему племяннику{413}. Вдова подпоручика Буланина оставила скромное состояние в несколько сотен рублей, но отписала иконы и 90 руб. трем церквям и еще 100 руб. — своему духовнику, которого назначила исполнителем своей последней воли{414}. А вот пример с другого имущественного полюса: в 1841 г. княгиня Анастасия Щербатова
Тендерные различия в структуре расходов и в поведении завещателей занимают важное место в исследованиях, посвященных европейским и англо-американским женщинам. Эти различия указывают на явно выраженную асимметрию в отношении полов к собственности. По мнению А. Викери, в среде английского дворянства XVIII в. «женские издержки носили постоянно повторяющийся и довольно приземленный характер», а мужские, напротив, были «дорогостоящими и делались с размахом»{416}. Что касается поведения завещателей, то несколько исследователей отметили, с каким старанием женщины надписывали и распределяли свое движимое имущество, предназначая предметы одежды, домашней утвари, драгоценности широкому кругу подруг и родственниц. По наблюдению М. Хауэлл, эти документы передают чисто женскую манеру делать подарки, порожденную отчасти ограничением доступа женщин к недвижимости в начале Нового времени и фактическим отсутствием у них самостоятельных финансовых счетов. Права женщин на собственность были ненадежными, поэтому тем больше они имели причин «закреплять» за собой имущество, называя вещи своими{417}.
Словом, историки сходятся в том, что правовая культура Запада создала систему имущественных отношений с ярко выраженными тендерными различиями. В России же, наоборот, необычный имущественно-правовой статус русских дворянок не позволил сложиться аналогичной картине тендерного диморфизма женского и мужского пользования собственностью. Если поведение в сфере расходования средств и потребления остается пока неизведанной территорией, то сходство завещательного поведения русских дворян обоих полов несомненно. Общая особенность всех русских завещаний, как записанных в крепостные книги, так и хранившихся в семейных архивах, — их лаконичность. Это не значит, что русские дворяне презирали материальные блага: в росписях приданого они тщательно перечисляли каждую икону, каждый корсет и подушку. Но в отличие от росписей приданого, в завещаниях и мужчин, и женщин главное содержание составлял раздел земли и крестьян, а движимому имуществу большого внимания не уделялось. Здесь мы не найдем с любовью составленных описаний домашней утвари, заботливо сберегаемой и передаваемой от матери к дочери {418} . Русские женщины, в общем и целом, не прибегали к завещанию, чтобы раздать столовое белье или серебро (хотя и не забывали включить эти вещи в приданое дочерей), да и судьбе более ценных предметов они не придавали большого значения. На самом деле именно мужчины составляли завещания с подробными перечнями личного имущества. Граф Дмитрий Блудов в знак большой любви к дочери Антонине завещал ей свои книги, картины и рукописи. Иван Шувалов оговорил, что его племянник имеет право на ту часть его собрания картин и книг, на которую не будет претендовать сестра Шувалова {419} . Если же дамы все-таки упоминали подробно в своих завещаниях о движимом имуществе, то это касалось редких икон и драгоценностей, а не мебели, одежды или книг. Да и драгоценности чаще всего завещались в суммарном виде, без подробного перечисления. Например, Ульяна Путятина составила детальный список крестьян, деревень и угодий, которые завещала племяннику и его сыновьям в 1744 г.; что же до ее личных вещей, то она ограничилась тем, что отписала всю свою одежду и жемчуга двум дочерям племянника {420} . И только женщины, не имевшие недвижимости, брали на себя труд перечислить свои домашние принадлежности и утварь и распределить их между наследниками (как сделала Федосья Сурмина в 1745 г.) [158] .
158
Сурмина приходилась бабкой по женской линии княгине Дашковой. См.: ОПИ ГИМ. Ф. 60. Оп. 1. Ед. хр. 81. Л. 6. См. также завещание вдовы Ляпиной, оставившей деревянные миски, кровать и иконы племяннику с детьми: РГАДА. Ф. 282. Оп. 1. Ед. хр. 1299. Л. 15-16 (1777).
Одна исследовательница заметила, что женщины в Англии XVIII в. использовали вещи как средство «создать целый мир смыслов и в конечном счете рассказать свою историю»{421}. Завещания русских дворянок мало говорят о той роли, которую играло материальное имущество в выражении женской индивидуальности. Зато завещания европейских женщин показывают, насколько формирование обособленной женской системы ценностей в Западной Европе определялось правовым режимом, при котором мужчины были связаны с недвижимостью, а женщины — с движимым имуществом. Женщины русской элиты не меньше европейских современниц увлекались потреблением. Их письма полны упоминаний о нарядах, и многие женщины поддерживали постоянные контакты со своими парижскими портнихами и прочими поставщиками модных товаров{422}. Но, размышляя о потомстве, русские дворяне обоих полов не задумывались о личных вещах. В их последней воле выражалась более важная и непростая забота: как обеспечить финансовое благосостояние детей или близких родственников — и мужчин, и женщин, — сведя при этом к минимуму угрозу дробления семейных земель. Таким образом, опыт русских дворянок подтверждает центральную роль права и собственности в формировании тендерной идентичности. В Европе неравенство полов в имущественном праве породило особую женскую культуру. В России же, хотя жизнь русских дворян и дворянок существенно различалась во многих отношениях, право женщин владеть землей породило единство мужских и женских интересов в материальной сфере.
Глава 6.
ПОМЕЩИЦА В СВОИХ
В романе «Отцы и дети» И.С. Тургенев бегло обрисовал те диаметрально противоположные роли, которые были доступны женщинам, владевшим землей в середине XIX в. Мать Базарова, Арина Власьевна, изображена как «настоящая русская дворяночка прежнего времени; ей бы следовало жить лет за двести, в старомосковские времена. Она была очень набожна и чувствительна… писала одно, много два письма в год, а в хозяйстве, сушенье и варенье знала толк, хотя своими руками ни до чего не прикасалась». Занимаясь домашним хозяйством, Арина Власьевна с радостью переложила заботу о своем поместье с двадцатью двумя душами крестьян на мужа, у которого не было никакой собственности: «…управление имением предоставила Василию Ивановичу — и уже не входила ни во что». Тургенев не удержался и добавил: «Подобные женщины теперь уже переводятся. Бог знает — следует ли радоваться этому!» И наоборот, эмансипированная, но смешная Авдотья Кукшина заявляет Базарову: «Я действительно помещица. Я сама имением управляю». При этом Тургенев не выражает ни малейшего пренебрежения по адресу дам, занимавшихся управлением собственностью. Вольнодумствующая Кукшина — не единственная женщина в романе, которая распоряжается своим имуществом: познакомившись с Анной Одинцовой, Базаров одобрительно говорит, что она, без сомнения, «отлично» справляется со своим имением{423}.
С середины XVIII в. экономический вес дворянок в России начал резко возрастать. При этом покупка и продажа имений были лишь одной из граней владения собственностью. Получая поместья в собственность, женщины оказывались перед выбором: самостоятельно управлять своим состоянием или передать его в руки родственников-мужчин. Насколько любая из названных героинь Тургенева была характерной представительницей помещиц императорской России? Исходя из преобладающего соотношения тендерных ролей в Западной Европе, мы вполне могли бы предположить, что русским женщинам полагалось избегать занятий крупномасштабным управлением и посвящать себя исключительно домоводству. Историки утверждают, что ход событий в политике и экономике начиная с конца XVIII в. подорвал участие европейских женщин в семейном предпринимательстве и лишил их роли в придворном обществе, вынудив развивать свою личность только в качестве жен и матерей{424}. И если это «возвращение к домашнему очагу» поначалу было характерно для среднего класса, то затем и в среде аристократии утвердилось представление о материнстве как о средоточии женского существования{425}. Это был серьезный отход от тех представлений о судьбе дворянских женщин, что существовали в предыдущие века.
Р. Уортман высказал мысль о том, что на закате XVIII столетия в России, как и в тогдашней Европе, происходило становление местной формы культа домашнего очага и отстранение женщин от придворной жизни{426}. Однако ученым еще только предстоит сколько-нибудь глубоко исследовать влияние европейских тендерных традиций на исконные русские представления о моделях поведения полов. Ниже я покажу, что русские дворянки императорского периода отнюдь не ограничились сферой домашнего хозяйства, нередко вторгаясь в такие сферы, которые европейские современники считали неподходящими для женщин. К западу от Эльбы рамки закона и идеология домашнего очага препятствовали женщинам принимать решения о вложении средств, участвовать в тяжбах, руководить аграрным хозяйством. А в России стоявшая перед дворянками необходимость повседневно заботиться о семье и доме уравновешивалась обязанностями владелиц земельной собственности: если современники прямо не называли управление поместьями женским занятием, то они тем не менее одобряли помещиц, радевших о благополучии материально зависимых от них лиц, и осуждали тех, чьи имения были в запустении.
Хотя историки России XIX в. не рассматривали опыт русских женщин в системе координат общественной и частной сферы, они, однако, выдвинули собственное толкование перемен в жизни и круге обязанностей дворянок. Е. Щепкина в исследовании, посвященном женщинам в русской истории, провела четкое различие между ролью женщины в управлении имениями в конце XVII — начале XVIII в. и ее деятельностью в послепетровский период. Щепкина нарисовала яркую картину трудностей, выпавших на долю служилых людей и их жен в ходе колонизации т.н. «Поля» (будущего Черноземного региона) в период Московского царства. Мужчины уходили в военные походы на целые месяцы и даже годы, а женщины в их отсутствие управляли беспокойными крепостными и отражали татарские набеги. «Целыми поколениями неслышно и незаметно вели здесь помещицы огромную экономическую работу», — заключает Щепкина. Эти женщины, по ее утверждению, сыграли решающую роль в заселении и возделывании Черноземья{427}.
Система держания земель за военную службу исчезла в начале XVIII в., и дворяне потянулись домой, к себе в имения. Когда мужья взяли на себя труд управлять поместьями, пишет Щепкина, женщинам остались лишь скучные рутинные обязанности — хозяйничать в доме, готовить еду, шить одежду, следить за работой дворовых людей. В противоположность былой свободе, женщины теперь, особенно в семьях мелкопоместного дворянства, могли «проявить свою… самостоятельность только в командовании над крепостным людом»{428}. А варка варенья — слабое утешение для женщин, которые когда-то обходили степь дозором, охраняя семейные владения.
Итак, в русском варианте истории о том, как женщины лишились былой самостоятельности, ограничение женской независимости было вызвано новой системой несения дворянской службы, а не изменением экономических отношений, но результат все равно один: женщины, потеряв право вести полезную осмысленную жизнь, выражали свое разочарование посредством мелкой домашней тирании. Прочувствованный рассказ Щепкиной о затухающем участии женщин в управлении поместьями звучит убедительно. Освобождение дворянства от обязательной службы в 1762 г. позволило многим дворянам поселиться в провинции. У многих появился живой интерес к рациональному ведению хозяйства и активному управлению собственностью {429} . [159] А если мужчины теперь были вольны сами заниматься делами имений, то у женщин не оставалось причин в это вмешиваться.
159
И.В. Фаизова на основании послужных списков из Герольдмейстерской конторы заключает, что после 1762 г. не произошло резкого усиления доли дворян, выходивших в отставку. См.: Фаизова И.В. «Манифест о вольности» и служба дворянства в XVIII столетии. М., 1999. С. 107-111.