Бабьи тропы
Шрифт:
Вместе с ними ушла в тайгу и жена Сени — Маланья.
Часть четвертая
Последняя тропа
Глава 1
С тех пор, как убрали с престола царя, три раза повертывалось солнце вокруг земли. Три раза небо плакало холодными слезами, омывая кровавые раны земли. Три раза покрывалась земля белым саваном и крепко засыпала. Но и
Третья зима подходила к концу. Но морозы стояли еще крепкие.
Части Красной Армии и отряды партизанские, несмотря на стужу и снега глубокие, словно половодье весеннее, шумно катились на лыжах и розвальнях по урману дремучему, к деревенькам глухим и разоренным; ломали колчаковскую изгородь из белых отрядов; смывали начисто старые порядки и устанавливали по деревням революционную власть Советов.
Слухи об этом доходили до самых отдаленных и глухих таежных углов. Всюду уже открыто поговаривали о том, что колчаковщина падает, а по следам ее Советская власть идет, новые порядки устанавливает.
В деревеньке Белокудрино люди по-разному жили.
Вечерами длинными и вьюжными, как в старину, жгли в богатых домах сальники, а у бедноты и в средних домах — лучину трескучую и дымную.
Но думали и говорили все об одном:
— Ужо придут партизаны… Совет будут мужики выбирать.
— Вестимо, Совет…
Ждали партизан из волости, из Чумалова. А они заявились совсем с другой стороны — по дороге из переселенческого поселка Новоявленского.
В полдень морозный, по солнечный ребятишки белокудринские скотину на речке поили и приметили вдалеке длинный обоз. Выехал этот обоз из темной тайги на снежное поле и давно уже нырял между белыми луговыми увалами, по извилистому руслу реки, направляясь к деревне.
Лишь только разглядели ребята вооруженных людей, сидевших в розвальнях, и у передней подводы флажок красный, к дуге привязанный, кинулись от водопоя в улицу и мигом разнесли по деревне весть о прибытии партизан.
Вся деревня побежала в проулок, к спуску на речку. Бежали мужики и бабы, старики и старухи, молодежь и ребята малые. Некоторые выбежали на улицу раздетые, на ходу падевая армяки и шубы.
А партизаны в шубах и шинелях, с красными бантиками на шапках, влетели на тридцати подводах галопом на бугор проулка, повскакивали с розвальней, сорвали с дуги флаг красный и, сгрудившись, двинулись навстречу бежавшему народу.
Панфил Комаров выкрикивал какую-то команду, пробуя построить партизан в ряды, но крики народа заглушали его команду; партизан быстро окружили бабы, мужики и ребята.
Мужики выкрикивали имена партизан:
— Афоня!
— Андрейка!
— Сеня-то, Сеня-то!
— А вон и Панфил!
— Ур-рта-а!
Бабы, обливаясь слезами радости, кидались к своим мужикам и причитали:
— Соколик ты м-о-ой!
— Яша, Яша… родной!
— Ва-ню-шка-а-а!..
Среди партизан много было незнакомого народа: были городские рабочие, были мужики из волостного села Чумалова и из переселенческих поселков.
Не было только Фомы Лыкова и членов первого Совета: Кузьмы Окунева, Ивана Теркина и Федора Глухова.
В толпе, окружившей партизан и разноголосо кричавшей, как-то сразу стало известно, что Фому расстреляли в тюрьме, а остальные трое белокудринских мужиков, убежавшие с другими из концентрационных лагерей, погибли в партизанских боях с белыми.
Толпа медленно поднималась вверх по дороге и заворачивала уже в улицу.
Бабка Настасья, в легонькой шубенке, с выбившимися из-под платка седыми волосами, без шали, бежала по морозу к толпе и охала. Вслед за ней бежала сноха Марья. А дед Степан и Демьян уже были в толпе партизан.
Бабка Настасья вместе с Марьей ворвались в толпу, повисли на шее Павлушки и заплакали.
А партизаны, побросавшие подводы на волю ребятишек, двигались улицей деревни и, размахивая красным флагом, кричали:
— Да здравствуют Сове-ты-ы-ы!
— Ура-а-а!
Мужики бросали вверх шапки и с воодушевлением подхватывали:
— Ура-а-а!
Даже деревенские богатеи, вместо со старостой Валежниковым, выбежали встречать партизан.
В толпе они жались друг к другу отдельной кучкой, но вместе со всеми кричали «ура».
Больше всех надрывался и громко выкрикивал Валежников:
— Нашим партизанам ура!
Среди обнимающихся, целующихся и орущих людей суетился старик Лыков, без шапки, с длинными сосульками на усах и бороде, — суетился и тоскливо спрашивал:
— Братаны! Где же Фома-то? А? Неуж убили? А?
К нему подошла Маланья, обняла старика, поцеловала в щеку и сказала:
— Погоди, дедушка… после все расскажем…
Но Лыков не унимался, бежал с толпой и всех спрашивал:
— Братаны! Где же Фома-то? А? Неуж убили? А?
Девки деревенские толкались и с хохотом лезли в середину толпы. Каждая старалась протискаться поближе к своему миленку, наскоро пожимала ему руку и шла неподалеку, скаля зубы и переглядываясь с ним.
Маринка Валежникова крутилась в толпе близ Павлушки Ширяева, но подойти к нему не могла. Очень уж плотно обступили его мать с отцом да дед с бабушкой. Павлушка видел Маринку и делал вид, что не замечает ее. Бросал взгляд в сторону Параськи, идущей в обнимку с прихрамывающим отцом Афоней. И Параська кидала взгляды в сторону Павлушки. Но лишь встречались их взгляды, Параська хмурилась и отворачивалась к отцу: не хотела показывать Павлушке свою неугасающую любовь к нему. На ее черноглазом лице пылал румянец, ноздри вздрагивали…
А толпа мужиков и баб, перемешавшись с партизанами, шумно двигалась по улице.
Сеня Семиколенный звонко, а Афоня хриповато выкрикивали:
— Да здравствует Советская власть!
Толпа разноголосо отвечала:
— Ур-ра-а-а!
— Да здравствуют партизаны!
— Ур-ра-а-а!
Кузнец Маркел выждал для себя подходящий момент и крикнул особо зычно и громко:
— Да здравствует большевистская партия!
Толпа на момент замерла. А потом мужики и бабы вместе с молодежью закричали радостно, задорно и оглушительно: