Бабьи тропы
Шрифт:
— Пожалуй, пора, — согласился старшина и, обращаясь к Капустину, спросил его: — А вы как считаете, товарищ Капустин, — начнем? Народу собралось, пожалуй, больше вчерашнего.
Капустин ответил:
— Да, можно открывать собрание. — Он взглянул в сторону деревни и добавил: — Больше никого не видно.
Немешаев тоже предложил:
— Пора открывать.
Старшина выступил вперед.
— Значит, я открою собрание, раз все за открытие…
Но Капустин перебил его:
— Почему вы?.. Я считаю это собрание первым
И не успел Капустин закончить свою речь, как со всех сторон раздались выкрики:
— Вы и открывайте!
— Пусть товарищ Капустин…
— Открывайте!
— Вас просим!
Это кричали фронтовики.
Капустин громко сказал:
— А, может быть, старшина откроет?
— Нет, нет! — закричали фронтовики. — Вас просим!
— Вы открывайте!
Капустин взмахнул рукой:
— Проголосуем, товарищи! Голосами решим! Я прошу поднять руку тех, кто желает, чтобы собрание открыл старшина…
Неуверенно и недружно вверх поднялось десятка два рук мужиков и стариков, а бабы даже не пошевелили руками.
Капустин шутливо сказал:
— Ну, ну, подружнее голосуйте! Ведь за старого знакомого голосуете! Женщины! А вы чего? Голосуйте!
— Я протестую! — крикнул Немешаев. — Так нельзя!.. Это нарушение демократии!
Капустин повернулся к нему:
— А вот теперь вы спросите граждан: кто из них желает, чтобы я открыл собрание? Считаю, что это будет вполне демократично.
Немешаев пофыркал носом, провел рукой по бороде и, обращаясь к собранию, громко произнес:
— Теперь я прошу поднять руку тех граждан, которые желают, чтобы собрание открыл товарищ Капустин! Прошу…
Над головами мужчин и женщин сразу взметнулось множество рук.
— Большинство, — хмуро проговорил Немешаев и повернулся к Капустину: — Открывайте собрание…
Капустин улыбнулся и, подкрутив седой ус, обратился к собранию:
— Спасибо, товарищи, за честь, которую вы оказали мне…
Глава 25
Два дня шумели и упирались белокудринцы — не хотели выбирать сельский комитет. Только после того, как старшина заверил мужиков, что в этом году не будет сбора податей, только после этого выбрали в комитет старосту Валежникова, дегтярника Панфила Комарова, мельника Авдея, богатея Гукова и старика Павла Рябцова.
Городские гости вместе со старшиной уехали дальше — в переселенческие поселки. А белокудринцы разъехались по лугам — покос доканчивать. Но не успели сено в стога сметать, как стала поспевать рожь — страда началась. После того надо было пары перепахивать — землю под озими готовить. А там и молотьба подоспела. Некогда было про революцию да про свободу думать. Только к покрову и вспомнили.
В этом году ровно неделю праздновали покров. Неделю ходили пьяными ватагами мужики
В эту осень Параська на посиделки не ходила — дома пряталась от людей.
Около Павлушки, на радость матери, увивалась Маринка Валежникова. А у Маринки старалась отбить Павлушку Дарья Ермилова.
Вечерами темными Параська ловила Павлушку на гумнах и на водопое. Плакала, приставала к нему:
— Что я буду теперь делать, Павлуша?.. Ну, скажи хоть словечко!
Павлушка отводил глаза от ее взбухшего живота и растерянно бормотал:
— Что плакать раньше время-то… Подумать надо… Слезами не поможешь…
В голосе Параськи звучало безысходное отчаяние:
— Куда я с брюхом-то?.. Куда?.. Павлуша?..
Павлушкино сердце сжималось от жалости к Параське.
Но не знал он, что делать. Смущенно бормотал:
— Погоди… Ужо поговорю я… с мамкой… али с бабушкой.
Но нельзя было Павлушке и заикаться перед матерью о женитьбе на Параське. Бабка Настасья говорила уже об этом.
Взбешенная Марья три дня бранилась и злобно выкрикивала:
— Своими руками разорву стервеца! Не допущу до женитьбы на сучке брюхатой!.. Варнак!.. Мошенник!.. Осрамил нас на всю деревню… С кем связался? С потаскухой оборванной… Господи! До чего дожили!.. Какую стыдобу наложил на всю семью…
Павлушка прятался от матери. Днем на дворе и на гумнах терся — около отца и деда Степана. Отец всегда был молчалив. А дед Степан делал вид, что ничего не знает про дурную славу Павлушки. Бабкиного ворчанья Павлушка не боялся. Старался мать задобрить: таскал в избу дрова и воду, поил скотину, первым поднимался чуть свет на молотьбу. А вечером убегал на посиделки. Около парней да около девок хотел заглушить стыд в душе и вину свою перед Параськой. Но не знал — что делать и как дальше ему жить. Чувствовал, что надо бы ему все-таки к матери обратиться, но боялся, и разговор с матерью все откладывался.
Параськино житье было хуже.
Лишь только стали на деревне примечать, что Параська забеременела, парни высмолили у Афони ворота и ставни.
В этот день Афоня с горя напился пьяным, поздно вечером пришел домой, сел за стол и до полночи плакал.
А Олена в этот день избила Параську до синяков.
Ребятишки деревенские при встречах с Параськой озорно кричали:
— Чо, Парася, пухнешь?!
Глотая слезы, Параська пряталась от людей.
Несмотря на тягость Параськину, Олена ярилась над нею чуть не каждый день. Била кулаками и злобно приговаривала: