Бабушкина внучка
Шрифт:
Ненси засмеялась.
— О, бабушка, я уже была влюблена…
— Как?!..
— В моего учителя, в Париже. Я даже хотела убежать с ним, — таинственно прибавила Ненси. — А после отчего-то страшно стало. Я и раздумала.
Марья Львовна улыбнулась.
— Ну, это детские шалости… Может, Ненси, придти другое. Ты не стыдись, дитя: в этом — назначение женщины… Но ты приди и расскажи мне все. Это нужно не только для моего спокойствия, но и для твоего счастия… Слышишь?
— Хорошо, бабушка, — серьезно ответила Ненси.
— Ну, а теперь спи.
Марья Львовна перекрестила внучку и вышла, направляясь в комнате Сусанны. «Надо
Та, облекшись снова в свой розовый фуляр с кружевами, нетерпеливо ходила по комнате, поджидая мать.
Марья Львовна, войдя, опустилась в кресло.
— Итак, ты говоришь, что спустила все шесть тысяч.
— Да, maman, — робко ответила Сусанна.
«Опять сначала!.. — Она думала, что уже вопрос исчерпан, и мать приступит прямо в делу. — Нет, опять вопросы»!
— И как это тебя угораздило?
На языке Сусанны вертелся желчный упрек: «А как же вас, во время оно, угораздило спустить миллион?..» — Но она сдержалась.
— Что делать, maman, увлеклась.
Мать сердито метнула в ее сторону глазами.
— Делать нечего, — придется раскошеливаться.
— О, maman, вы были так добры — вы обещали…
— От слова не отказываюсь, но прошу помнить, что больше в этом году не дам ни копейки… pas un son![22]
«Ах, противная! ах, старая!.. — бесилась Сусанна. — Каков тон!»
— Maman, это большое несчастие — просить у вас денег сверх положенного, — но, уверяю вас, больше не повторится, — произнесла она с некоторым достоинством.- Je suis bien malheureuse moi-m^eme…[23]
— Ну, ладно. Так я тебе дам сейчас чек на три тысячи…
Глаза Сусанны стали совсем круглыми от испуга. Марья Львовна усмехнулась.
— Не бойся — это пока. Получишь в Cr'edit Lyonnais[24] здесь в Женеве, а остальные, когда приеду в Россию, переведу тебе в Париж или туда, где ты будешь обретаться, сейчас же… Или, впрочем, нет — бери, на все шесть тысяч и отстань.
Марья Львовна подписала чек и передала дочери. У Сусанны отлегло от сердца, и захотелось ей, в припадке веселости, пооткровенничать, похвастаться, позлить maman. Она была уверена, что и по сей день вызывала в матери былые завистливые чувства.
— Merci, ma bonne maman![25]– бросилась она в матери на шею и села рядом, взяв старуху за руку.
— Я вас люблю, maman, и мне так больно, больно, что вы… вы ненавидите меня…
— Совсем нет, — ответила Марья Львовна, глядя в сторону. — Но как-то так сложилась жизнь…
— А у меня всегда, всегда влечение к вам и мне всегда хочется поговорить, посоветоваться с вами в трудные и радостные минуты жизни, как теперь.
— Что же, я не прочь помочь советом — говори.
— Maman… ma bonne… J'aime!..[26]
Марью Львовну покоробило от этого признания. Сусанна вскочила и стала во весь рост перед старухой, точно актриса, которой стоя удобнее говорить монолог.
— Вы знаете, maman, когда я вышла замуж, j''etais trop jeune pour comprendre la vie…[27] Мой муж, — она презрительно повела плечами, — pour une jeune fille[28] совсем был неподходящая пара… m^eme j''etais vierge longtemps, parole d'honneur![29]– прибавила она таинственно, — но он был рыцарь, это правда, он дал мне
— Ты спрашиваешь моего совета и перебираешь какие-то старинные истории, — нетерпеливо заметила Марья Львовна. — Если ты хочешь сказать мне что-нибудь о тайне рождения Ненси, то мне все равно, кто был ее отцом; quand m^eme[31] — она мне внучка, и я ее люблю!..
— О, нет, нет, нет, maman! C'est s^ur[32], она — его дочь. Как раз это совпало с тем временем, quand j''etais toute seule…[33] Но видите, к чему я это все говорю: я хочу развить последовательно… Вы знаете, maman, — произнесла она с хвастливо-циничной улыбкой, — qu'on m'aimait beaucoup, beaucoup…[34] и это ни для кого не секрет, напротив, c'est mon orgueuil!..[35] «L'amore e vita»!..[36] О, это чудное итальянское изречение!.. Des romans tristes[37] — я их не знала. Как только я видела, что дело идет к концу — я забастовывала первая, имея всегда в резерве un nouveau[38]… О, мужчины — ce sont des canailles![39] Их надо бить их же оружием, всегда наносить удар первой… Не правда ли, maman?
Она засмеялась звонко и резко, развеселившись сама не на шутку от этих воспоминаний.
— Но сейчас, сейчас, maman! — спохватилась она, заметив скучающее выражение на лице старухи. — То, что я хочу вам рассказать теперь, это — совсем другое. Вы понимаете, maman: когда возле глаз собираются лапки и на голове нет-нет да промелькнет седой волос… О, maman!.. — она вздохнула — наступает для женщины тяжелая, переходная пора. Что делать, надо ее пережить. Но если здраво, без предрассудков смотреть на вещи, — можно и эту пору прожить превесело!.. — Сусанна подмигнула как-то лукаво глазом и продолжала тем же цинично-откровенным тоном. — Искали нас, и мы должны искать; платили нам — и мы должны платить! И это даже справедливо: перемена декорации, а сущность та же. Не правда ли?
На лице Марьи Львовны выразилось глубокое презрение. Это подзадорило еще больше Сусанну в ее излияниях.
Она бросилась на мягкое кресло, откинув назад голову:
— И вот, maman, теперь j'aime[40] как никогда! Он юн, — ему всего двадцать лет — mais il comprend l'amour[41], как самый опытный старик… Он строен, гибок — это Аполлон, и он… il m'aime!..[42] О, maman, — потянулась она с нескрываемым сладострастием: — `a certain ^age, c'est si agr'eable![43]
— Развратница!.. — с зловещим шипением вырвалось из уст Марьи Львовны.
Сусанна не смутилась. Она повернула в матери насмешливое лицо и, усмехаясь, спросила:
— А вы, maman?
Марья Львовна встала негодующая и злобная.
— Ты… ты не смеешь так говорить со мной!.. Развратница! Развратница!.. Ты была там служанкой, где я царила!.. Ты в сорок лет дошла до унижения платить ее ласки какому-то проходимцу, — моих же добивались, а я в сорок лет, как в двадцать, была богиней!.. Меня искали, я снисходила, давая счастие; а когда пришла пора — ушла сама с арены, где царила полновластно; а ты…