Бабы строем не воюют
Шрифт:
Значит, обстановку надо создать подходящую… Чтобы и Филимон, и Арина ощутили себя равными советниками, которые друг друга дополняют… Чтобы и старому воину это не в обиду, и молодой вдове не стеснительно. Что-то такое, что они оба одинаково не знают, – и тогда оба станут приспосабливаться. Глядишь, и друг к другу как-то притрутся, да и к боярыне, которая у них обоих совета испрашивает, но притом остается начальным человеком…»
Так вот и получилось, что Анна решила вести Филимона и Арину не в свои боярские покои (хотя какие там покои – горенка да уголок,
Вот на этот-то стол, со всем, что на нем находилось, да и на все обустройство светелки (каким-то словом сын ее называл… не припомнилось) Анна и рассчитывала. Ни Филимон, ни Арина туда не заглядывали, значит, обстановка для обоих одинаково непривычна. А уж когда представила себя на Мишанином месте… Сидит этак с печатью раздумья на челе, перебирает какие-то записи, щелкает на счетах, тычет малым железным циркулем в какой-то чертеж… да уж, воистину премудрая боярыня! Вот Филимон-то с Ариной рты раскроют!.. Или, не дай бог, рассмеются, узрев корову под седлом… Корней, к примеру, от необычности обстановки и незнания, как при этом себя правильно вести, сразу же начинает злиться, но Филимон вроде бы не таков…
«Что делать? Решайся, боярыня!»
Давая Филимону и Арине оглядеться и освоиться, Анна прошла за письменный стол, не садясь, взяла в руку навощенную дощечку, вроде бы читая нечто записанное для памяти, а потом, словно спохватившись, приглашающе повела рукой в сторону второго стола, приставленного торцом к письменному.
– Располагайтесь, господа советники. – И, отвечая на недоуменное молчание, пояснила: – Я же вас для совета по важному делу призвала, значит, сейчас вы советники боярские.
– Гм… – Филимон с сомнением оглядел короткую, всего на одного человека, скамью со спинкой. – Ишь ты, как хитро! – осторожно уселся, прислушиваясь к ощущениям, медленно разогнул больную поясницу и оперся на спинку. – Гм! А что? Удобно!
– Ну коли понравилось, – тут же подхватила Анна, – так велим плотникам и для тебя стул изготовить. Да по мерке, и чтобы было куда локтями опереться.
– О-хо-хо… а и вели, Анюта. – Филимон глубоко вздохнул и расслабился. – Баловство, конечно, но удобно, ничего не скажешь. Стул, значит, говоришь? Хе! Придумают же…
– И ты присаживайся, Арина, Филимон Савич не обидится. О девичьем воспитании думать станем, и ты к его советам что-то по-женски добавить сможешь. Все на пользу пойдет.
Арина взялась за спинку стула, чуть помедлила, дожидаясь, пока усядется Анна, и почтительно взглянула на Филимона, как бы спрашивая его разрешения. При этом она и не замялась, но в то же время умудрилась задержаться ровно настолько, чтобы дать время старому наставнику поощрительным
С улыбкой, вроде бы свободно, а на самом деле натянутая внутри как тетива, Анна подхватила с маленького низкого столика (и зачем такой Мишане понадобился?) небольшой кувшин с медовухой, выставила его перед Филимоном и присовокупила объемистую чеканную чарку.
– Угощайся, Филимон Савич.
За медовухой последовал кувшин побольше, с квасом, две глиняные кружки и блюдо с заедками. Анна сама налила медовухи Филимону и звенящим голосом (все ж таки на попрание обычаев решилась!) добавила:
– Ну а уж мы с Ариной по-бабьи кваском прохладимся. Плесни и нам, Аринушка.
«Не приведи господи, мимо кружек сейчас прольет! Хоть бы не сильно плеснула, чтобы до Филимона не дотекло!»
Аринино волнение от непривычного для любой бабы положения если что-то и выдавало, так разве что спина: хоть Сучку вместо отвеса ставь ее к стене – мерить, ровно ли построено. Однако и тут молодая наставница сначала взглядом испросила у Филимона одобрения и, словно они с Анной вдвоем привычно о делах разговаривают, разлила квас. Только рука чуть дрогнула, но каким-то чудом не расплескала.
– Ну – Анна подняла кружку, – за умудренность твою, Филимон Савич! Она нам сейчас столь необходима!
«Ой, Анька, мало ты, что ли, уже обычаев порушила? Ну давай, еще один шажочек… Корнея-то окорачивала, поди, пострашнее пришлось – и то ничего, управилась тогда. И Филимон не съест!»
Однако сейчас Анне мешали не страх и не робость, а, скорее, уважение, которое она испытывала к старому наставнику; уж очень не хотелось его обидеть. Поймет ли правильно такое нарушение устоев? Да и сомнения одолевали: все казалось, что какую-то пакость старику делает, голову ему морочит, вроде как глаза отводит светелкой этой (да как же Мишаня ее называл-то? Вот напасть, привязалось!) И вроде на пользу делу, а все же неловко как-то. И, зажмурившись, будто в воду прыгала, отпила первой, ожидая сама не зная чего: то ли ругательного окрика от старого воина, то ли насмешки от него же… Да хоть грома небесного.
«Бабы за одним столом со смысленным мужем, да еще и застольные здравицы произносят?! Что деется?! Но с другой-то стороны, Аристарх же прямо говорил, что боярыне пристало мужеское».
Открыть глаза удалось не сразу – так слепо и сунула кружку на стол, а открыв, наткнулась на хитро-веселый прищур Филимона, более уместный для наблюдения за детскими игрищами, и, не удержавшись, перевела дух.
– Умаялась? – сочувственно поинтересовался Филимон.
– Что? – ошарашенно отозвалась Анна, ожидавшая чего угодно, но не таких слов.
– Вот видишь, – обратился Филимон к Арине, – вроде бы простейшее дело: налили, вежливые слова сказали да выпили. Но это для мужей, а для бабы… Ну прям как воз вместо лошади на горку втащила. А все почему? А потому, что супротив обычая пошли! Ну чего напугались-то, пичуги? Или мне не ведомо, что иные дела женам даются вчетверо, ежели не вдесятеро тяжелее, чем мужам? Ну че ты квас за щекой держишь? Глотай уж наконец да заешь! – Филимон подтолкнул блюдо к Арине. – Не стану я вас убивать-калечить, даже не укушу ни разу!