Бабы строем не воюют
Шрифт:
– А как же он женился-то, с четырьмя-то?
– На вдове с двумя малышами… один, правда, помер потом. Она ему еще троих родила, но один тоже помер. Так что своих у него только двое из семерых.
– А как же… он сказал, что убит в бою…
– А и убит. Был десятник из лучших, в полусотники прочили, а теперь калека с клюкой, даже в обоз негодный. Человек выжил, а ратник умер.
– Рассердился-то как… Мы же ничего…
– Не на нас. На себя. Заветное вырвалось, сам, видать, не ждал… Мужи от такого не то что сердятся – звереют, случается. Как же, слабость явил, душа обнаженной предстала. Ох мужи,
– А…
– Хватит! Ступай!.. Да обижаться не вздумай, не до разговоров мне… И упаси тебя бог кому-нибудь про сегодняшнее…
– Да что ж я, не понимаю…
– Вот и ступай.
Арина ушла, унося в горсти крошки кренделька, а Анна еще долго сидела, навалившись локтями на столешницу.
«Вот и поговорили. Хорошо, если обойдется, а если нет? Боятся мужи такой откровенности, слабостью считают: не дай бог, потом кто-то напомнит, злым, грязным или просто равнодушным к сокровенному притронется – убить запросто могут. Придет ли Филимон на совет в другой раз? Теперь точно знаю: именно такой муж мне для совета и нужен. А вдруг испугается, что мы бабьми языками… Ведь и вовсе из крепости уехать может. Или нет? ТАКОМУ мужу бабьи языки не страшны, да и бабы с ним будут… не знаю… бережно, как с младенцем, чтобы ничем и никак… Вот ведь, кто бы мог подумать – воин седобородый, а такое…»
В дверях Анна запнулась, остановилась, развернулась назад и оглядела светелку.
«Кабинет… Чертог волшебный, что преображает и хозяина, и того, кто к нему зашел. Будто бы и жизнь здесь другая, не такая, как за стенами, и люди тут иными становятся. Эх, Анька, чудеса, да и только!
Нинея Мишаню зачаровать не может… Да он сам кого хочешь, даже если и нет его рядом, одной только обстановкой, которую создал…
А вот завести себе такой же кабинет да привести туда Нинею, а самой сидеть за таким вот столом, грамотки читать, что-нибудь еще такое же делать… А не развеются ли чары волховские? Икону бы еще вон в тот угол да лампадку затеплить… И приходи, Великая Волхва, с боярыней говорить! Нет тут твоей силы, иная здесь жизнь!»
Глава 8
– Чудные дела у нас в крепости творятся, бабоньки, ей-богу! – Верка привычно перекрестилась и устроилась поудобнее на скамье, придвинув к себе кружку со взваром и захватив в горсть несколько орешков.
Памятная ночь после проводов, когда женщины, живущие в крепости, собрались на кухне и заучили берущую за душу странную молитву, положила начало новому обычаю. Время от времени, завершив ежедневные труды, они заглядывали на огонек к Плаве. Как правило, Анна с Ариной подходили позже всех, удостоверившись, что все воспитанницы либо уже спят, либо засыпают. Что уж там на самом деле в девичьей творилось после их ухода, обе наставницы примерно представляли (сами-то небось тоже когда-то в девках с подружками шептались), но вреда в том не видели; пусть себе хихикают, пока возможно. Замуж выйдут – заботы навалятся, не до смеха станет.
Арина такие посиделки полюбила как раз за то, что там она себя снова чувствовала такой вот девкой: можно было неспешно что-нибудь обсудить с бабами, между делом и посмеяться, слушая Верку; да просто отдохнуть от постоянного
«Пусть и дальняя родня, но все-таки… Не одни мы теперь, есть к кому прислониться. Ведь всего ничего времени прошло, как ехала сюда и дрожала: с чем встретят, как-то примут… А сейчас как будто не месяц, а целый год прошел.
Надо же, в Турове тогда и то дольше обвыкалась! Первые полгода, помнится, вечностью показались, не летели дни, а жерновами на шее висли. Только и отходила душой, когда с Фомой вдвоем оставалась. Хоть и не сказать, что так уж все плохо было – непривычно, скорее, чужое все. А здесь-то? Тут, пожалуй, нового побольше, чем в Турове, а уже своим стало!»
Ну а Верка… Эта, с ее нравом, похоже, где хочешь освоится, оглянуться не успеешь. Плава пока немного наособицу держалась, но тоже заметно привыкла. Уж как оно дальше устроится, когда новые бабы появятся, неведомо, но, похоже, так и пойдет: Анна – боярыня, вроде большухи, только в очень большом роду, они сами постепенно наладили тут женскую сторону жизни так, как им самим удобно; стало быть, всем остальным, кто позже переедет в крепость, придется как-то к уже заведенным порядкам приноравливаться.
К появлению боярыни и ее помощницы на столе уже обычно стоял кувшин с квасом или взваром и несколько кружек, а рядом – глиняная миска с нехитрыми заедками, оставшимися от ужина. Верка, Вея и Ульяна сидели на скамьях с трех сторон стола; места на лавке по молчаливому уговору оставлялись для Анны и Арины. Плава по большей части устраивалась на небольшой скамейке в стороне, около печи (то ли сожалела о своей откровенности в ночь первых посиделок, то ли еще по какой причине), но иногда, когда разговор уж очень душевный получался, не выдерживала и присаживалась к столу, присоединяясь к остальным.
Уставшие после дневных хлопот среди стука топоров, криков, лая, ржания, воинских команд, лязганья железа и прочих крепостных шумов, женщины не спешили заводить беседу, наслаждаясь тишиной и покоем. Потихоньку, постепенно расслаблялись, сбрасывали накопившуюся усталость, вспоминая случившееся за день – а происшествий в крепости хватало.
То на лесопилке пилы в бревне зажало, и от сучковой ругани аж солнце за тучу скрылось, а когда все исправили, один из артельных плотников умудрился свалиться прямо внутрь водяного колеса. Пока воду перекрыли, его там с десяток, если не больше раз провернуло, и как только все кости не переломало?
То Роськин Ворон, злодейски проникнув на кухню, умудрился опрокинуть лохань с рыбьими потрохами и попытался утащить часть их, да ладно бы на улицу, а то ведь в девичью трапезную! Пока ловили злодея и отнимали добычу, пока потроха, растащенные по всей кухне, собирали, кто-то конечно же на них поскользнулся и упал в самую грязь, да не единожды… Такой дух потом на кухне стоял!
То на занятиях по шорному делу один отрок от излишнего усердия конское оголовье себе к подолу рубахи пришил…