Бабы

Семенов Сергей

– - А она что!.. Так ее и надо, -- с необычайным раздражением крикнула Иринья.
– - В кои-то веки вырвешься из кромешной тьмы, а она пристала, как с ножом к горлу, домой зовет. Что мне с ней дома-то делать?..

– - Так и надо ее бить? Эх ты, мать!..
– - с укором сказал Влас и взял на руки девочку.

– - Ну и целуйся с ней, коли сладко, а я не хочу!

Влас видел, что его баба что-то разошлась, захотел смягчить гнев жены шуткой и проговорил:

– - Вон как, немного выпила и то из оглобель вон, а если бы побольше.

Окружавшие их бабы засмеялись, но у Ириньи и шутка не разогнала

раздражения.

– - Не видала я твоего добра вина-то, -- проговорила она, -- очень оно мне сладко!..

– - А сама пришла.

– - Я пришла к людям за компанию; хотела, чтобы ветром обдуло, а то живешь-то, словно в Сибири какой…

В голосе Ириньи послышались слезы.

У Власа неприятно защемило сердце: он первый раз слышал от жены жалобу на свою жизнь и понять не мог, что же это ее так расстроило.

– - Что это ты? Вот те на!
– - озадаченный, спросил он.
– - Не домой ли тебе лучше идти: и Дуньку-то успокоишь, и сама себя.

– - Ты будешь гулять, а я дома сиди!..

– - И я пойду, дура!..
– - уже сердито проговорил Влас и, отвернувшись от толпы, направился к дому; Иринья тоже побрела за ним.

Дома Иринья прямо стала разряжаться.

– - Ты что ж, не пойдешь больше?

– - Не пойду.

– - Отчего?..

– - Видно, отошла наша пора на улице гулять!

– - Ну, так-то спокойнее, -- сказал Влас.

Иринья ничего не сказала. Она убрала свой наряд, подошла к постели и ткнулась на нее.

С ней творилось что-то такое, чего она и сама не могла объяснить; это случилось с ней первый раз. При встрече с мужем глазами на народе и при виде того, что его взоры больше обращаются на Сидору и он глядел на нее вовсе не равнодушно, особенно, когда она пела песню, у Ириньи вдруг заныло сердце. Ей почувствовалось, что ее Влас переменился, и ее это испугало. Ей показалось, что она будто что теряет невозвратно, и это чувство навеяло на нее страшную тоску. Она лежала, но сердце в ней ныло и щемило и подкатывало к горлу, -- ей хотелось плакать. Влас меж тем совсем успокоил Дуньку, проводил ее на улицу. Чувствуя, что с бабой творится что-то недоброе, он подошел к ней, подсел на кровать и спросил:

– - Ты что это?..

– - У меня голова болит.

– - Эх, твоя голова!
– - сказал Влас, кладя руку на лоб жены, -- оторвать ее да на рукомойник повесить.

Иринья молчала. Она лежала с нахмуренным лбом и глядела тусклым взглядом в сторону; она тяжело и учащенно дышала, -- это было заметно по раздувавшимся ноздрям.

– - Давно она у тебя разболелась-то?

– - Сегодня…

– - Я знаю, что сегодня, да когда?

– - Я на часы не глядела.

– - Эх ты, костра! Никак, ты в одиночестве-то хуже становишься?
– - вздохнул Влас и сделал было попытку отойти от жены.

Иринья беспокойно повернулась к нему, подняла голову и сквозь зубы проговорила:

– - Что ж, тебе теперь около жены-то и посидеть не хочется?

– - Что же около тебя сидеть, когда ты со мной и разговаривать не желаешь?..

– - Почему ты знаешь?..

– - По голосу слышу.

– - Стало быть, ты плохо понимаешь.

Влас нагнулся к ней и, широко улыбаясь, спросил:

– - Будешь разговаривать?

Иринья вдруг обвила его шею руками, притянула к себе его голову и впилась к нему

в губы горячим поцелуем.

– - Ого-го-го!
– - весело загоготал Влас.
– - Вот ты как!.. Что это на тебя нашло?..

Иринья не отвечала.

– - Дура ты, прямая ты баба, -- разнежившимся голосом проговорил Влас.

VI

В эту ночь Иринье приснился замечательный сон. Ей виделось, что ее Власа выдавали замуж, и она очень удивлялась, как это мужика выдают замуж. Потом, когда его отдали, она жалела о нем и горько плакала во сне, так горько, что вся подушка ее оказалась смоченной слезами. Когда она проснулась, то сердце ее больно заныло. А что, если в самом деле она его как-нибудь потеряет? Что ей тогда делать? Он один у ней надежда и опора, поилец и кормилец всей семьи; без него она пропадет, как червяк. Сердце ее не утихало; мысли ее становились черней; все перед ней возникало в туманном, тяжелом и безотрадном свете. И только, когда ей пришло в голову, куда он денется, в мыслях у ней слегка просветлело. Она обругала себя лутонюшкой и стала думать, что ей нечего тужить. Власу пока деваться некуда: ни в солдаты, ни в ратники ему уж не идти, и она совсем было уж разогнала окутывавшую и давившую ее тяжесть, навеянную сном, но тут ей представилась работница. "Вот кто может угрожать ей! Отобьется Влас от нее, и тогда его веревками не притянешь".

И растаявшее было чувство уныния опять поднялось.

"А нешто это не может быть? Эна, он уж как стал на нее поглядывать, дальше да больше, распалится его сердце, а ей что ж? Она вольный казак; над ней набольшого теперь нет… Вот придет покос, другая работа -- все вдвоем, все вместе, все будет ихнее… И как это меня шут натолкнул на эту работницу, словно другой негде было взять; где у меня голова-то была?.."

С каждым днем она делалась угрюмее. На Власа с Сидорой она глядела исподлобья; нередко, при взгляде на работницу, в ее глазах вспыхивал враждебный огонек.

Однажды, во время сева, когда Влас и Сидора утром отправились в поле, Иринья спросила:

– - Завтракать-то туда, что ль, приносить-то или домой приедете?

– - Когда ж нам разъезжать, знамо туда, -- сказал Влас.

– - А где будете пахать-то?

– - На дорожном огорке, а ежели там спашем, приходи к лесу.

Иринье показались ненавистными все ее домашние работы. Ненависть ее стала еще жгучей, когда она вспомнила., как, бывало, за каждым следом шла за Власом, как они всюду были в паре, этот обед в поле, отдых где-нибудь под кустом, а теперь это миновалось для нее; пользуется этим незнамо кто, а она сиди дома, Ерема, точи веретена.

Яровой сев был кончен. Ранние овсы взошли так, что в них мог спрятаться цыпленок. Выкинули листочки льны. Рожь давно выколосилась, и на ней висели светло-зеленые сережки цвета. От легкого ветерка над ржаными полосами поднималась пыль, и ребятишки, не понимая этого, в недоумении спрашивали: что это? Полевой работы не было до навозницы, а навозница должна была наступить не раньше как через две недели.

Пользуясь свободным временем, в Хохлове разделили поляну березняку на дрова. На другой день после дележки Влас стал собираться рубить березняк. Он предполагал взять с собой и Сидору, но Иринья запротестовала: