Багратион. Бог рати он

Когинов Юрий Иванович

Раевский тоже понял — к Салтановке ни на одну сажень более не подойти.

«Откуда они взялись, супостаты? — как и Паскевич, спросил себя Николай Николаевич. — Такой плотный артиллерийский огонь, будто вся Наполеонова армия собралась в Могилеве. А если и впрямь Даву подошел со всеми своими силами? Тогда тем более следует ему показать, на что способны русские воины».

Все вокруг моста и плотины, идущей через овраг, было выпахано рвущимися ядрами. Хрипели и ржали посеченные осколками кони, падали на землю и уже не поднимались вновь люди.

Раевский видел, что поднять солдат в атаку будет неимоверно трудно:

встать, когда с неба сечет не грибной, а железный дождь, — выше сил человеческих. И тем не менее он сам поднялся со снарядного ящика, на конторой сидел, и, спокойно оглядевшись вокруг, громко позвал:

— Саша! Коля! Где вы?

Откуда-то из-за подбитого орудия, что было на одном колесе, выбежал к отцу сначала шестнадцатилетний Александр, а за ним, лет десяти, Николаша. Александр был в гусарском мундире и кивере, младший в рубашонке и штанишках до колен.

— Не испужался, малыш? — обнял младшего сына Николай Николаевич.

— Вот еще чего, папенька… Да разве я и в самом деле ребенок? — спрятав глаза под густыми ресницами, ответил младший Николай Николаевич.

— Не поверите, папа, — вступился тут же старший, — Николаша меня, уже взрослого, подбадривает своими шуточками.

— Ах вы, герои мои! — сгреб их к себе генерал. — Ну а коли так, сыновья, пойдемте-ка вместе вперед. Ты, Александр, по сю от отца сторону. А ты, Николаша, дай мне свою руку — на тебя стану опираться, как на самого смелого.

Генерал с сыновьями сделал несколько шагов вперед, когда рядом в землю ударилось тяжелое ядро. Но он не остановился, лишь только крепче стиснул в руке детскую ладонь Николаши.

— Папа! — услышал вдруг над ухом голос Александра. — Вон, глядите, убит подпрапорщик, рядом же — знамя. Можно я его понесу?

И не успел отец даже кивнуть головою, как белое знамя Смоленского полка оказалось в руках Александра. Древко было тяжелое, и полотнище, расправленное взмахом ветерка высоко в воздухе, норовило сбить с шагу. Но Саша неимоверным усилием удержал полковую хоругвь и, ускоря шаг, побежал впереди отца и брата.

«Теперь главное, чтобы все поднялись и пошли за мной, — стучало у Саши в висках. — Я знаю: об этом сейчас все мысли папа — пойдут ли в атаку его люди? Но пусть знает отец: я сделаю то, что он ждет от своих солдат… Еще шаг, еще другой… А ведь и в самом деле не страшно, если ты всею душою уверен — только от тебя, от твоего поступка зависит успех дела…»

Саша не успел закончить свою мысль, как услышал сзади, а затем и с боков густое, все нарастающее «ура». И теперь уже не от грохота ядер — от гуда сотен и тысяч ног вздрогнула и задрожала земля. Обгоняя генерала и двоих его сыновей, далеко оставляя офицеров и генералов штаба Раевского, с ружьями наперевес бежали и бежали вперед русские солдаты.

Мост был перейден. Но все равно нельзя было не отойти назад под натиском прущих и прущих с высокого Салтановского бугра несметных неприятельских сил. То ж было и у Паскевича — он дал знать, что более не в силах стоять, и просил разрешения, пока не поздно, отойти. Корпус, получив разрешение из штаба армии, отходил, сбираясь вновь у Дашковки.

Оставляя далеко позади себя свиту, к Раевскому подскакал Багратион и, спрыгнув с коня, обнял Николая Николаевича.

— Все знаю. Обо всем наслышан! — Голос князя сорвался. — А что не дал сикурса — не затаи, Николай Николаевич, обиды.

Не то в самый последний момент оказалось у меня в голове: как не один твой седьмой корпус, а как всю нашу армию спасать! Ты же покрыл себя славою немеркнущею — первое за всю нынешнюю кампанию генеральное сражение, коего ты не убоялся.

Генерал Раевский вытер разодранным рукавом мундира катившийся ручьями пот с уставшего лица.

— Не скрою досады, ваше сиятельство. Могилев нами потерян, но завоеван день, — начал он глухо, но тут же возвысил голос, чтобы его услышали все, кто стоял рядом: — Не единая моя заслуга, а храбрость и усердие вверенных мне войск могли избавить меня от, истребления противу превосходящих нас сил. Я сам свидетель, как многие штаб-, обер- и унтер-офицеры, получа по две раны и перевязав оные, возвращались в сражение, как на пир… Сей день все были герои!

Багратиону уже сказали о сыновьях генерала, и он, стремительно подойдя к старшему, подал ему руку:

— Если бы вас, Александр, увидел Суворов, он бы счел за честь прижать вас к своей груди. Позвольте мне сделать то же самое. Надеюсь, с вашею храбростию вы далеко пойдете. — И, заметив рядом младшего, поцеловал его в кудлатую, как и у его отца, голову: — Христос с тобою!..

Переправы у Нового и Старого Быхова уже приняли первых уходящих за Днепр. То были обозы с ранеными и хозяйственною поклажей, провиантские и вещевые подводы. Корпус Платова Багратион отослал к самому Могилеву, чтобы с другой, левой стороны Днепра казаки всю ночь и следующий день создавали видимость готовящейся диверсии. И остальные войска, еще не перешедшие реки, оставались на своих местах в полном боевом снаряжении.

«Верно сказал Николай Николаевич: завоеван день. А мне потребен еще и второй, чтобы окончательно сбить с толку Даву, — собрал в кулак всю свою волю Багратион. — Пусть лысый черт полагает: перед ним ныне вся моя армия, готовая к наступлению. Днем он дрался якобы с моим авангардом, а предстоит со мною. Для сего целый день уйдет у него на подтягивание к Могилеву всех вверенных ему корпусов — я же тем временем уйду и оторвусь от его преследования. Только бы он, Даву, поверил. И вместо того чтобы обернуть все силы супротив меня, сам приготовился к обороне. Ну-с, выйдет сие у меня, чтобы следом за безмозглым королем Еремою я и прославленного маршала обманул?»

Вышло, да еще как! Уже готовый раздавить прижатого к Днепру Багратиона, Даву вдруг поспешно отступил. Полагая, что разгадал секрет русского генерала, он лихорадочно стянул в Могилев все передовые и резервные войска и заперся в сем городе, приуготовясь к отражению атаки.

Да, Раевский завоевал под Салтановкою день. И другой день, самый, наверное, решающий, выиграл Багратион.

Уйти, оставив за собою прикрытие, — прием далеко не новый. Действие седьмого корпуса предоставляло Багратиону удобство, которым тут же легко воспользовался бы любой военачальник на его месте. Разве не так было под Миром, а затем под Романовом, когда Платов и Васильчиков играли роль прикрытия для отступления от наседающего Жерома? Но здесь повторение сего маневра могло обернуться катастрофой — и силы и мастерство Даву не шли ни в какое сравнение с тем, что являл собою Вестфальский король и его войско, уже во многом разложенное по воле своего никчемного главнокомандующего.