Багровая книга
Шрифт:
Они ушли.
Свинер побежал, с трудом шагая через трупы, в квартиру своего брата, председателя еврейской общины... и там увидел своего брага, его жену, ее родителей, прятавшихся там...
...зарезанными...
Начальник милиции по прямому проводу осведомил Проскуров о происходящем, но оттуда получился ответ:
– - Не мешайте крестьянам делать то, что сочтут нужным. И пусть заберут то, что жиды за долгое время высосали из народа.
Но и сам начальник милиции сочувствовал и содействовал погрому. Даже его восьмидесятилетний старик отец во время резни, держа толстую доску в руках, добивал раненых евреев.
Убито было 485 человек.
Раненых 180.
Уходя после данного сигнального рожка, гайдамаки облили керосином и бензином пять лучших в местечке домов и подожгли.
...Потом рассыпались по уезду...
Много людей было убито по дорогам... в поле... в лесу...
Верхола
Между тем в Проскурове резня продолжалась, росла, и не предвиделось ей конца. Было уже пять с половиной часов вечера, и она продолжалась бы вероятно до поздней ночи, но комиссар Таранович, не будучи посвящен во все
49
планы Семесенко и Киверчука, ужаснулся при виде кровавого дела.
Побежал к Семесенко.
Настойчиво требовал прекратить резню.
Тот на его слова не обратил внимания.
Тогда он побежал на телеграф и по прямому проводу сообщил губернскому начальству в Каменец о всем происходящем. Оттуда ему сообщили местонахождение командующего фронтом Шаповала и Таранович по прямому же проводу вызвал его и доложил о резне, а также о своем разговоре с Семесенко. Шаповал тут же телеграфировал атаману приказ о немедленном прекращена резни.
Таранович отнес приказ Семесенко.
Тогда тот заявил:
– - Хорошо, на сегодня резни хватит.
Прозвучал рожок.
Гайдамаки собрались на ранее назначенное место, и оттуда в походном порядке с песнями отправились к месту своей стоянки за вокзалом.
В городе наступила тишина.
Улицы пусты.
Всюду валяются трупы.
...Застыла кровь...
На улице льется яркий сет из пустых квартир. По странной иронии судьбы эти ярко освещенные окна свидетельствовали о том, что в доме все живое вырезано. Дело в том, что в Проскурове почти все дома освещаются электричеством, которое там весьма доступно. Религиозные же евреи, которых в Проскурове большинство, верные своему закону, в ночь с пятницы на субботу огня не гасят. И электрических рожков не закрывают. Электричество, таким образом, горит до утра, а затем в субботу вечером, с подачей тока, само зажигается. Евреи после ужасного дня 15-го февраля огня не зажигали. Тем ярче был огонь в окнах домов, где еврейские семьи были вырезаны.
И на огонек пошли мародеры.
Всю ночь шло хищение.
Казаки, солдаты, уголовные, милиционеры, обыватели нагружались до верха и с мешками и тюками награбленного -- молчаливыми жуткими тенями сновали по улицам.
...С утра отдельные убийства продолжались.
Ходили слухи, что в два часа назначена новая резня.
Собралось экстренное заседание думы.
Из евреев был только Райгородский, другие должны были с пути вернуться, так как на них производились покушения. Один еврей был застрелен у самой думы.
Прибыли Семесенко и Киверчук.
Семесенко в своей речи объяснил, что происшедшее
50
было вызвано исключительно евреями, которые будучи сплошь большевиками, задумали вырезать гайдамаков и прочих казаков.
– - Я и впредь буду так поступать, ибо считаю это своим священным долгом.
В том же духе высказался и Киверчук.
Слово взял Верхола.
Взяв слово после Семесенко и Киверчука, он обратился к думе с большой речью, в которой указал, что то, что произошло в Проскурове, является позором для Украины.
– - Позор... позор... горячо восклицал он.
Говоря о былых заслугах казачества, он доказывал, что в данном случае Семесенко, надев казацкое платье разбойников, стал их атаманом.
– - Вы боретесь против большевиков, но разве те старики и дети, которых ваши гайдамаки резали, являются большевиками? Вы утверждаете, что только евреи дают большевиков. Но разве Вы не знаете, что есть большевики и среди других наций, а равно и среди украинцев?
Он убеждал Семесенко:
– - Ради чести Украины!..
Немедленно прекратить происходящие ужасы.
Семесенко угрюмо ответил:
– - Я борюсь не против стариков и женщин, а исключительно против большевиков.
Глядя в упор на Верхолу, произнес многозначительно:
– - Не сомневаюсь, что и среди украинцев, к несчастью имеются большевики... но я их не пощажу.
51
Однако согласился отдать распоряжение о прекращении погрома и отозвании посланных в уезд казаков. Тут же, в его присутствии, постановлено было, что охрана города передается авиационному отряду.
Верхола выбран заведующим охраной.
Он немедленно отправил в типографию объявление:
"По приказу атамана, и с согласия его, резня мирного населения прекращена. Дума гарантирует жителям спокойствие. Отдан приказ расстреливать всех пойманных на месте грабежа, а также казаков, которые появятся в городе после шести часов вечера".
Он отнес оттиск объявления в комендатуру.
Но там Семесенко и Киверчук нашли, что он не имел право напечатать такое объявление, написанное к тому же в неуместных выражениях.
Семесенко сказал ему:
– - Вы арестованы.
И распорядился:
– - Отправить на вокзал для суда.
Это означало:
...для расстрела...
Но городской голова Сикора и члены национального украинского союза, узнав о происшедшем, пришли к коменданту и объяснили Семесенко и Киверчуку, что такая расправа с Верхолой вызовет жестокую месть многих украинских организаций, хорошо его знающих.
Верхола был освобожден.
Вместо объявления Верхолы, Семесенко издал наказ, в котором объявил Проскуров и уезд на военном положении и запретил всякое движение на улицах после семи вечера.