Багровые Небеса
Шрифт:
Но моя память по определению должна быть абсолютной, хранить в себе каждый день, начиная с того момента, как в рассудке ребенка впервые произошло осознание окружающей реальности…
Вадим в своих рассуждениях не грешил против истины. На уровне подсознания мы помним каждый прожитый день, проблема обычно заключается в том, что обычный человек не наделен способностью напрямую обращаться к глубинным слоям своего рассудка.
Вадим чувствовал - еще немного и наступит срыв.
Он не питал иллюзий, понимая, что нейромодули, сознательно удаленные из гнезд имплантов, лишь часть конструктивных
Он не стал закрывать глаза, как делал это обычно.
Мысленное усилие вышло натянутым, проходящим на грани боли, но имплантированный модуль прямого доступа к подсознанию включился безотказно.
Предчувствие не обмануло.
Первое, наиболее раннее воспоминание, относилось к рынку рабов, который наверняка до сих пор процветает здесь, на Ганио.
Он полагал, что возникшие перед мысленным взором картины ранят рассудок, но нет, они воспринимались разумом совсем не так как раньше, словно события на Фрисайде, нивелировали психику.
В восприятии по-прежнему присутствовала отчужденность, словно все происходило не с ним. Теперь Вадима беспокоили уже не воспоминания, а их отсутствие.
Почему раньше я не обращал внимания на этот факт?
Вопрос не нашел немедленного ответа лишь вызвал недоумение: Вадим как будто созерцал черноту, в которой покоился островок события, но что происходило до него и после, ведь последующее по хронологии воспоминание относилось уже к корпоративной школе, на далеком Аллоре, где он очнулся от странного небытия, уже ощущая себя изменившимся…
Вывод напрашивался сам по себе - его настоящую память стерли, уничтожили в ходе многочисленных вмешательств, сформировавших рассудок мнемоника.
Тогда где гарантия, что воспоминания о невольничьем рынке Ганио не имплантированы мне?
Ищи, кому это выгодно , - шепнул голос рассудка.
Срыв наступил, но Вадим не заметил в какой момент перестал владеть собой, преступив запретную для мнемоника черту, - он поддался порыву чувств, не обуздал, а лишь усилил душевный порыв бесстрастным логическим осмыслением вырванного из памяти образа: несколько приземистых зданий барачного типа, невысокий, местами разрушенный забор импровизированного периметра, за которым отчетливо видны знойные пески пустыни и часть построек космического порта… толстый ганианец со смуглым, лоснящимся потом лицом, тычущий жирными пальцами в сенсорную клавиатуру допотопного ноутбука, куда он заносил данные, касающиеся только что заключенной сделки, и цепкие пальцы купившего его незнакомца, железной хваткой впившиеся в плечо.
Слова.
Сухие и жесткие, как пожухлые листья, скребущие под порывами ветра по стеклобетонному покрытию аллеи:
– Тебе очень повезло мальчик. Запомни этот день.
Он запомнил.
Запомнил навсегда, так что, наверное, мог с завязанными глазами отыскать ту площадку, по специфическому запаху, гамме звуков, сотне иных признаков, не доступных осмысленному пониманию нормального человека.
Дитрих обещал,
Он просил дождаться его тут…
Попытка здравого смысла как-то проконтролировать поступки, обернулись тщетой.
Вадим более не мог выносить неведения. Невозможно сделать шаг в будущее, не помня и не осознавая своего прошлого. Сейчас он хотел лишь одного - выяснить существует ли воображаемое место на самом деле, или все, что не связано с Корпоративной Окраиной, лишь навязано ему в качестве имплантированных воспоминаний?
Говорят, в современном мире нет ничего более зловещего и опасного, чем целеустремленно действующий мнемоник, потерявший контроль над собственным рассудком.
Отчасти это правда.
Мнемоник силен там, где изобилуют кибернетические системы, но Фрисайд наглядно показал Вадиму, что он абсолютно беспомощен против примитивного оружия, не несущего в своей схеме электронных компонентов.
– Такси!
– Он поднял руку.
Старенький «Гранд-Элиот» медленно двигавшийся вдоль парка послушно остановился.
Вадим сел на заднее сиденье и машинально произнес:
– Ганиопорт. Невольничий рынок.
Смуглолицый водитель лишь уточнил, полуобернувшись к Рощину:
– Рынков три. На какой отвезти господина?
Вадим ответил не задумываясь:
– Который ближе к космопорту. Площадка рядом с терминалами. Огорожена бетонным забором. Оттуда видно пустыню.
– Пустыню видно отовсюду.
– Проворчал ганианец, но все же вывел машину на дорогу.
– Господин желает приобрести невольника?
– Посмотрим.
– Уклончиво ответил Вадим.
Некоторое время они ехали по окружной дороге, ведущей мимо окраинных кварталов хаотично застроенного мегаполиса. Старый парк исчез из вида, теперь согласуясь с утверждением ганианца, по правую руку простиралась истекающая зыбким знойным маревом пустыня, испокон века окружавшая город.
Это не имплантированная память… - Стучала в виски Вадима настойчивая мысль. Навязанные воспоминания не могут нести такого мощного эмоционального заряда душевной боли, что, вырвавшись из узилища, рвет душу, сжимает сердце, заставляя кровь глухо ломиться в виски.
Ему казалось что «Гранд-Элиот» едва ползет.
– Побыстрее.
– Не могу господин. Двигатель греется. Не наша модель.
– Покачал головой ганианец.
– Я сказал - быстрее!
Губы ганианца исказила злобная усмешка, моментально изменившая черты его лица.
– Господин может приказывать, но сначала должен заплатить.
Слова водителя несколько отрезвили Рощина. Во-первых, он вспомнил, что у него нет наличных денег, которые в ходу на Ганио. Во-вторых, он не был вооружен, в отличие от водителя, который всем своим видом показывал, что без тени сомнения пустит в ход импульсный «Гервет», стоит пассажиру еще раз прикрикнуть на него. По мнению ганианца с туристами на планете можно делать все что угодно. Например, продать на том самом невольничьем рынке, куда так стремиться побыстрее попасть этот странноватый парень. Или просто выкинуть его на пыльную обочину, предварительно обчистив карманы.