Шрифт:
Пролог
Идёт ветер к югу, и переходит к северу,
кружится, кружится на ходу своём,
и возвращается ветер на ветер на круги своя.
Екклесиаст 1:6
Безлунная ночь в пустыне. Черное бездонное небо, расцвеченное яркими, режущими глаз огоньками звезд. Черное небо, черный песок и бледная, только-только проявившаяся тонкая, чуть розоватая полоска горизонта, разделившая на востоке две черноты. Больше нет ничего.
Холодно. Настолько, что сон ушел безвозвратно.
Оставшиеся
Руки привычно разжигают огонь, уф-ф, можно, наконец, и согреться.
Жар костра жестко обжигает обветренное лицо, но приятно согревает грудь, прикрытую старым бурнусом.
Но вот спина… может бурнус износился? Нет, шерстяная ткань все также плотна, прекрасно защищает от нестерпимо палящего днем солнца. Но почему по ночам с каждым годом все сильнее мерзнет спина?
Сорок лет назад, когда отец подарил этот самый бурнус Амиру, уходящему с первым в своей жизни караваном, ночной холод вообще не чувствовался. Бросил на песок кошму, завернулся поплотнее, и спи себе, пока караванщик не пнет в бок, тонко намекая, что пора готовить верблюдов к дальнейшему пути.
Амир… юношеское имя напомнило о буйной молодости, задоре лихих, пусть часто и бессмысленных забав.
О Святитель, как же тогда хорошо спалось! Вот точно как тем двоим, что прижались друг к другу, укрылись одним одеялом, да и посапывают в свое удовольствие. Кто они? Брат с сестрой, решившие поискать лучшей доли в чужих краях, или юные любовники, скрывающиеся от праведного родительского гнева?
Какая разница. Здесь, в пустыне, на такие вещи смотрят проще. Не ищешь ссор, не задеваешь попутчиков, помогаешь, когда возникает нужда? Ну и Святитель тебе в помощь. Легкой дороги в Умирающий город.
Как обычно перед рассветом, мысли плутали, запросто меняли направление, по-детски перепрыгивая друг через друга.
Да, Умирающий город. Окруженный грозными горами, выросшими по воле Всевышнего прямо посреди Великой пустыни.
Хотя, караванщик сам не заметил, как непроизвольно пожал плечами, почему Умирающий? Да, именно таким он и был когда-то. Приютившийся в тихом ущелье около сказочной красоты оазиса. На берегу самого настоящего озера с водой невероятного голубого цвета. Говорят, на вершинах окрестных гор неделями может не таять снег, ноэто, скорее всего, врут — снег в пустыне бывает, это да, но чтобы лежал неделями?! Враки это все, вроде рассказов о каких-то фонтанах в городах неверных, в которых вечно струится вода. В эти сказки давно уже и дети не верят.
Город… (караванщик подкинул в затухающий костерок самое маленькое полено: цель близка, но дрова надо беречь для обратного пути) когда-то, большой и богатый, он начал умирать после того, как армия султана, да продлит Создатель его век, дотла сожгла богомерзкий Гадаме, откуда некий лжепророк, да будет в веках проклято его имя, рассылал по миру правоверных грамотки. Лживые и гнусные, как объявили посланцы правителя на главных площадях всех городов Магриба. Об этом отец рассказывал, мол, сам еще мальчишкой
Вот после этого город и стал Умирающим. Караваны пошли другими путями, и жителям стало все труднее зарабатывать себе на пропитание. Жизнь замерла, лишь упрямые старики все еще ютились в ветшавших с каждым годом домах. Всюду властвовали Нищета и Запустение.
До тех пор, как три десятка лет назад в город не переселились люди. Этих Амир уже и сам видел, даже шел погонщиком в том, самом первом караване. Странные, говорившие на непонятном языке, в одеждах непривычного для Магриба черного цвета. Но правоверные, молившиеся тогда и так, как научил свою паству Великий Пророк.
Лишь один из них знал магрибский язык. Седой, старый. По-настоящему старый, в отличие от местных стариков, требующих обращения «аксакал» лишь потому, что появилась седина в бороде. Сколько ему было? Шестьдесят? Нет, больше, точно больше. Через пяток, кажется, лет, посетив Умирающий город, как раз попал на чествование Старца горы. На его… да, семидесятилетие, точно!
Хм, как гуляют мысли. Действительно, несутся наперегонки, скачут, куда хотят. А ведь именно в том путешествии, ну, первом с теми людьми, старик сказал, что давно забыл свое имя. Но это в шутку, конечно, глаза его тогда смеялись. Странно, лицо было хмурым, а серые выцветшие глаза смеялись.
Старец горы, так он попросил себя называть, почему-то выделил юного Амира из прочих спутников. О чем они тогда говорили? Вначале старик долго расспрашивал юношу о семье, о тяжкой доле погонщика. Сочувственно вздыхал, иногда задорно, почти по-юношески смеялся над нелепыми приключениями, случающимися почти что в каждом путешествии.
Как-то само собой рассказалось этому интересному, ставшему вдруг почти родным человеку и о старых родителях, которых надо кормить, и о младшей сестренке, которую как можно скорей следует выдать замуж, и о желании разбогатеть, чтобы в конце концов жениться и не страдать от тоски по ночам.
Потом пошли разговоры о религии. Нет, Старец горы ни разу не сказал ничего плохого об истинной вере. Как же это… да, «Люби свою веру, но не осуждай другие». Именно эти слова тогда не просто запомнились, а почему-то запали в душу. Особенно после того, как тот наизусть, но безупречно точно начал запросто цитировать Священную книгу. И обращать внимание юного слушателя на неточности, несовпадения, разногласия в толкованиях, чем смутил мысли молодого человека.
Но строго просил отныне никому не рассказывать об этих разговорах, дабы не пострадать самому и не навлечь гнев властей на родителей и сестру.
В конце пути два почти уже друга договорились держать в тайне свою дружбу, но, как два человека, знающих истину, помогать один другому. Погонщик обязался передавать старику некие письма. От кого? Этого он так никогда и не узнал, просто находил их в самых разных заранее оговоренных укромных местах.
А Старец горы платил. Так, что очень скоро молодой погонщик сам стал караванщиком, купил выносливых и сильных верблюдов, нанял знающих и умелых слуг.
Женился на достойной девушке из хорошей семьи, сменив детское имя Амир на вполне пристойное и солидное — Ибрагим.