Баланс столетия
Шрифт:
Возвращаясь к сегодняшнему дню, хотел бы написать нечто, что еще несомненно подлежит коррективе Истории, хотя, как мне кажется, не очень значительной.
Последние полвека Советский Союз вошел в историю четырьмя посылками. Это Октябрьская революция, победа над фашизмом, запуск первого искусственного спутника и твое творчество и школа, которые представляют в равной мере явление русское и подлинно советское.
Не реагируй болезненно на непонимание — оно временно, а твое творчество уже прорыло колею свою на гранитных полях Истории.
Зенон Клишко».
Секретарь Центрального Комитета Польской объединенной рабочей партии по идеологии Зенон Клишко имел неосторожность вступиться за Студию перед Сусловым, ходатайствовать о том,
NB
E. И. Чазов:
«1971 год — год XXIV съезда партии. Это был последний съезд, который Л. И. Брежнев проводил в нормальном состоянии. Он еще был полон сил, энергии, политических амбиций. Положение его как лидера партии и страны было достаточно прочным. Кроме того, чтобы обезопасить себя от возможных неожиданностей, он избрал верный путь. Во-первых, привлек в свое окружение людей, с которыми когда-то работал и которые, как он правильно рассчитал, будут ему благодарны и преданны за их выдвижение. Во-вторых, на всех уровнях, определяющих жизнь страны, он стремился поставить людей по принципу „разделяй и властвуй“…
Принцип „разделяй и властвуй“ проявлялся и в Политбюро, где напротив друг друга сидели два человека, полные противоположности и, мягко говоря, не любившие друг друга: Н. В. Подгорный и А. Н. Косыгин. В свою очередь, в Совете Министров СССР А. Н. Косыгина окружали близкие Брежневу люди — старый друг Д. С. Полянский и знакомый еще по работе в Днепропетровске Н. А. Тихонов.
…Считая Ю. В. Андропова честным и преданным ему человеком, он окружил и связал „по рукам“ председателя КГБ заместителями С. К. Цвигуном, которого хорошо знал по Молдавии, и К. Г. Циневым, который в 1941 году был секретарем горкома партии Днепропетровска, где Брежнев в то время был секретарем обкома».
А вскоре из Рима пришло письмо:
«Знаменитый мастер,
мы счастливы сообщить Вам, что Комитет национальной выставки изобразительного искусства одновременно с присуждением Вам „Премии Дженнаццано“ решил также присудить Вам золотую медаль в знак уважения к Вашим творческим достижениям и культурной деятельности, имеющей международное значение.
Настоящая медаль предполагает включение Вашего произведения в состав Пинакотеки.
Я рад выпавшей мне чести лично сообщить Вам от имени Комитета, что Ваша картина „Материнство“, будучи уже экспонирована в залах Пинакотеки, вызывает единодушный восторг заключенным в ней великолепным творческим темпераментом, совершенной техникой, подчиненной выражению гуманистического содержания, и редким богатством живописных достоинств…
Президент Марко Питокко».
Советская печать не могла обойти вниманием национальную итальянскую выставку и самый факт присуждения высоких наград именно советскому художнику. В «Литературной газете» этим событиям был посвящен целый «подвал» и названа отмеченная премией картина. Но — без имени автора. Просто «Материнство». Ничье. Наше.
Через много лет, уже после смерти Суслова, З. Клишко скажет: «Только теперь начинаю понимать, что так в твоей деятельности его раздражало: ему нужно было тебя превратить в диссидента. Он бы не возражал, если бы ты участвовал в диссидентских выставках на Западе, а ты выставлялся только с западными мастерами и на одном с ними уровне. Мы спорили как раз о том, что Студия представляет подлинное революционное искусство. И это была правда. Искусство, которое хоть чем-то отличалось от штампованного соцреализма, одинаково легко было объявить аполитичным или политически враждебным и развязать против него очередную войну».
NB
Из дневника Бориса Бабочкина.
«Гнусный приспособленческий нейтралитет и удовлетворение от сознания
Добродушный на вид, скорый на слезу («Как он плакал на могиле мамы, — свидетельствовал один из правительственных гробовщиков. — А какие чаевые отвалил!»), ни в чем будто бы не применявший силу, Брежнев шел к своему «культу без личности» четко проложенным курсом. В области идеологии, к которой он не проявлял специального интереса, он мог полностью полагаться на «серого кардинала» — Суслова.
В 1972 году состоялся едва ли не первый в стране открытый конкурс проектов дворцового здания общественного назначения в Москве. Его предполагалось построить на Моховой, в самом центре — между Троицкими и Боровицкими воротами. В Центральном музее Ленина открылась выставка проектов. И зрители, и сотрудники музея особо отметили четыре проекта, действительно представлявших новое слово в архитектуре.
Все развивалось благополучно — до вскрытия конвертов с именами конкурсантов. И тут выяснилось, что среди них участники Манежной выставки. Те самые, осужденные. Этого оказалось достаточно, чтобы свернуть весь конкурс, не присуждать на нем никаких премий. Возражения Подгорного и Полянского, по всей вероятности, только обострили ситуацию. Вместо конкурса была срочно образована архитектурная мастерская для выполнения государственного заказа на проект под руководством архитектора Полянского (однофамильца).
Москва получила бы еще одно официозное сооружение и лишилась бы еще одного древнейшего своего квартала (в проекте молодых все памятники оставались неприкосновенными), если бы не искусствоведческий анализ и знания. Мне ничего не стоило доказать, что проект вновь образованной мастерской был слишком близок к одному из государственных банковских зданий Третьего рейха. Во избежание путаницы обе фотографии пришлось аккуратно надписать. Сотрудник агитпропа Александр Кабанов, на стол которого они легли, только развел руками. Его реакция недвусмысленно говорила: если бы подобная аналогия была установлена чуть раньше (архитектор Полянский представлял свой конкурсный проект), конкурс удалось бы довести до конца.
Так казалось даже партаппаратчику, но этого не могло произойти в действительности. А действительность была такова. Резкие нападки на Альфреда Шнитке, написавшего именно в 1972-м свою первую симфонию, и Эдисона Денисова — кто в официальном Союзе композиторов, руководимом Тихоном Хренниковым, мог признать его «Плачи» для сопрано и ударных! Третье партийное дело Виктора Некрасова. По его собственному выражению, за старые грехи. «Так отпраздновал я, — напишет он, — чуть ли не день в день — тридцатилетие своего пребывания в партии, в которую вступил в Сталинграде, на Мамаевом кургане, в разгар боев». Последствия были обычными — рассыпанный набор в журнале «Новый мир», запрещение двухтомника в издательстве «Художественная литература», изъятие отовсюду критических статей, посвященных творчеству писателя, прекращение производства кинофильма по его сценарию на Киевской киностудии.
И все-таки самое ошеломляющее — нравственные принципы. В декабре 1972-го в одном из лучших ресторанов Москвы, в «Праге», устраивают банкет молодые члены МОСХа. Тех самых, которых слегка задел (но не разгромил же!) Хрущев на первом — «официальном» — этаже Манежной выставки. Официальная критика назовет их представителями «сурового стиля». Банкет по случаю победы! Над теми, кто принадлежал к «Новой реальности», кто остался без работы, а то и был выкинут из Союза художников. Андронов, Никонов, Иванов… Они-то справились. Не просто выплыли — заняли руководящие места, получили награды и звания.