Балапан, или Как исчез из России один народ
Шрифт:
Смерть друзей не бывает вовремя, но у Роберта руки теперь были развязаны, и он согласился на предложение Ивана остаться в бригаде и кочевать с ней дальше, на другие участки строительства ЛЭП. Апашка из предосторожности стала держать берданку под замком и попрятала все кухонные ножи, но она забыла об опасной бритве, которой брился когда-то Кабук и которая так и осталась около умывальника. Тут же был оселок и натянутая кожаная штуковина, кусок ремня, о который Кабук ловкими привычными движениями вперед-назад, при этом переворачивая лезвие, «доводил» бритву. Она была всегда острой, как и подобает бритвенной принадлежности, и хотя ею давно никто не пользовался, оставалась таковой. Роберта удивляло, как Кабук умело управлялся с нею, бреясь левой рукой, когда не был пьян. Нетрезвым он о ней не вспоминал. Этой же бритвой Кабук в свое время обрезал Балапану «крайнюю плоть». Но
Накануне решающей ночи ему приснился Куныш, который его не упрекал ни за что, нет, а просто загадочно улыбался, что, мол, за Апашкину юбку опять можно спрятаться, как уже было однажды. Он улыбался Балапану и что-то говорил, но как бы на иностранном языке, то ли на немецком, то ли на одном из кавказских языков, или на нескольких сразу…
В один прекрасный, или не очень прекрасный, вечер солнце медленно опускалось за Уралом, медленнее, чем хотелось бы Балапану, окрасив редкие облака в необычайно багряный цвет, краснее, чем обычно. Когда эти краски пожрала темнота, когда ночь вступила в свои права, когда по небу рассыпались бесчисленные мириады звезд, но без луны, Роберт все сидел укрытый тенью развесистого карагача и ждал жертву. Упорно ждал, уже которую ночь. Наконец, появился тот, кто был ему нужен. Роберт, всматриваясь в темноту, скорее угадал, чем узнал силуэт Сейфуллы, когда тот распрощался с компанией и пошел домой. Он брел не спеша, покуривая папиросу, очевидно, довольный собой. Когда Сейфулла прошел мимо дерева, в тени которого укрылся Роберт, последний, поспешно оставив свое укрытие, нагнал насильника Асимгуль, подойдя к нему сзади. Левой рукой ухватившись за кучерявую шевелюру, рывком отклонил голову назад и молниеносно провел бритвой по горлу. Из раны фонтаном хлынула кровь, Сейфулла упал навзничь, пытаясь закричать, но вместо этого из раны с бульканьем вышел хрип. Он еще немного подергался в агонии и затих. Роберт тупо смотрел на него и не мог отвести глаз от содеянного. Кровь уже не фонтанировала из раны, но еще лилась и заполнила весь тротуар, на котором лежал поверженный обидчик. Балапан даже сумел удивиться тому, что в одном человеке может поместиться столько крови…
Роберт не знал, что теперь делать, пока слабый шум извне не вернул его к действительности. Кто-то приближался к месту преступления, и он поспешно ретировался. Домой он пришел, все еще держа раскрытую бритву в слегка оттопыренной руке. Апашка увидела его, и ужас застыл в ее глазах. Она сразу все поняла:
– Балапан-Балапанчик, что ты наделал?.. Ой бой, ой бо-ой…
Она увидела, что его рубаха в крови. Быстро стянула ее, надела на него другую. Он пребывал в некотором шоке, но она быстро привела его в чувство. Собрала все его пожитки и отправила на велосипеде к Ивану Сидорову с тем, чтобы тот его отправил еще дальше. По прибытии в бригаду Роберт рассказал все как есть Ивану, который, помолчав, ответил: «Лучше бы я этого не знал, но ты поступил как мужчина!»… – и отправил Роберта на их будущий объект. Выделил ему видавший виды старенький «ЗИС», трехтонник, который уже был готов к переезду, и Роберт тронулся в путь.
Родня Сейфуллы, обнаружив его труп, долго искали Роберта. Землю зубами грызли, но не нашли. Апашке сказали, что как только найдут его, разрежут на маленькие кусочки. Но из женщин никого не тронули. Джигиты.
Кумыс Дюсингалиева прилагала немалые усилия в поисках родных Балапана. Она не давала покоя своим родственникам, которые выяснили для нее, что баржа с командиром Нечипуренко до танкера не дошла, что ее следы затерялись в Каспии, а это порождало самые страшные предположения. Эшелон с родными Балапана был расформирован в Алтайском крае. Апашка писала письма, делала запросы и, наконец, получила адрес Амалии Шмидт. Она написала Амалии, но письмо пришло обратно, «адресат выбыл»…
Такое было состояние дел на момент вынужденного бегства ее Балапанчика. Она не посвящала его в переписку, чтобы не возбуждать ложных надежд, но теперь, когда ему пришлось срочно скрыться, она ввела его в курс дела. У Роберта был адрес: Алтайский край, село Троицкое, улица Максима Горького, дом 2, в котором до недавнего времени проживали под надзором НКВД, «под комендатурой», его родные. Роберт добрался до нового объекта на машине, которую ему
Снова в бега
Но переместимся на пару тысяч километров на северо-восток, пешком не каждому смертному это расстояние по плечу; с помощью поезда этот путь займет неделю, учитывая приоритетный поток грузов на запад, «все для фронта, все для победы»… но стоп, война уже кончилась, значит, не учитывая приоритетный поток грузов, который приходилось бы пропускать, стоя в ожидании зеленого света на разъездах; самолетом это путешествие заняло бы пару часов; если путешествовать со скоростью света, это расстояние можно преодолеть за время, значительно меньше секунды, но все же за какой-то отрезок времени; а для мысли времени не надо совсем, раз – и в дамках, мы уже в Алтайском крае. Туда направился Роберт, он отправился поездом, а мы его опередим.
На месте, где должна была находиться вся семья, были только Амалия, Эмма и Нелли, но и они были не совсем на месте, не в Троицком, на улице Максима Горького. Они переехали в Барнаул. От Сильвии они получали редкие письма, порядочно выпачканные тушью (цензура), из которых следовало что она и ее Нахтигальчик живы, что она строит свой Чуйский тракт, а он работает парикмахером, как он шутил сам, елки стрижет. За четыре года им так и не привелось свидеться, и теперь они с нетерпением ждут встречи, возвращения домой, в семью и соскучились по всем неимоверно.
О смерти сестры Мари-Катрин и ее мужа Андрея они получили официальное извещение, а о судьбе Карла им стало известно благодаря письму Адольфа, которое вручил лично в руки Эмме посланный им человек, так как она одна оказалась на месте в это время. Там находился и приказ о награждении Пантелеева за предательство, подписанный вездесущим Нечипуренко, и сообщение о том, что Пантелеев получил по заслугам. Об Ирме, жене Карла, и их сыне Эдуарде не было известно ровным счетом ничего. Анна-Мария Шмидт, в девичестве Циглер, не пережила первую военную зиму, а об отце семейства, Эмиле, читателю уже известно, но им самим – еще нет. Балапан-Роберт прибыл в Барнаул, пересел в другой поезд и проехал до Троицкого. Там отыскал нужную улицу, и, узнав кто он такой, соседи приняли его радушно. Было уже поздно, поезда в Барнаул в этот день больше не было, и он остался до утра у гостеприимных хозяев. Он не мог заснуть от нетерпения и грезил предстоящей встречей. Наконец, утро, и он в поезде, вот и Барнаул.
С замиранием сердца постучал в дверь, показалось, что звонок не работает. Дверь открыла Амалия!
– Роберт!!! – воскликнула она после продолжительной многозначительной паузы, связанной с внимательным вглядыванием в едва узнаваемые, но такие родные черты лица.
Она бросилась к нему на шею… На шум из глубины комнаты прибежали Эмма и Нелли. Тоже прилипли к нему. Потоки слез были неудержимы, в том числе и у Роберта. Представьте, три молоденькие женщины все время войны, в борьбе за выживание предоставлены сами себе, горечь утраты матери, сестры, брата… и неизвестность, неопределенность. Оставалась одна молоденькая женщина и двое детей, теперь уже повзрослевших чуть-чуть, но еще детей. Ни одного мужчины рядом, который мог бы защитить, а в защите они нуждались до сих пор, и с появлением Роберта, с возвращением его из небытия они обретали фундамент, основание, на которое можно опереться. Первый вопрос Роберта был к обеим младшим сестрам:
– Конопушки ваши где?
Они сидели и разговаривали-разговаривали и не могли наговориться, смотрели друг на друга и не могли наглядеться. Когда эмоции немного улеглись, а они не могли улечься более недели, постепенно вернулись к повседневной жизни.
Амалия взялась сделать Роберту документ, тем более что свидетельство о рождении его сохранилось, и это оказалось не так сложно, через Подопригору. Она Роберту рассказала все и добавила, что, мол, отдалась за булку хлеба. Другой, может быть, и осудил бы, но не Роберт. Он сказал ей на это: