Балаустион
Шрифт:
Услыхав, что пленник ожил, похитители грубо поставили его на ноги и повели, щедро угощая пинками и тычками, если ему случалось запнуться. Один из негодяев все время крепко держал Леонтиска за шею, не позволяя ему упасть. Спустя приблизительно четверть часа афинянина запихали в некий переносной экипаж, вроде лектики, и куда-то понесли. Тот же самый – или другой? – надсмотрщик сел вместе с Леонтиском и крепко держал его, исключая любую попытку к бегству.
Путь занял немало времени, как показалось афинянину – не менее получаса. Леонтиск слышал оклик стражи,
– Стой, кого ведем? – раздался неожиданный оклик.
– Вас должны были предупредить… – недовольно заметил сопровождающий, теперь Леонтиск был уверен, что уже слышал раньше этот голос.
– Да, приказ был. Пропусти их, Исад, – отвечал другой голос, зычный и грубый.
Исад? Проклятье, так вот куда его привели, во дворец Агиадов! Нужно как-нибудь… Мощная длань сопровождающего, пресекая все лихорадочные задумки Леонтиска, стиснула его шею. Ох, и хватка у него, аж позвонки хрустнули. Борец он, что ли?
Лязгнул замок, и афинянин, повинуясь очередному тычку в спину, ступил на первую ступень ведущей вниз лестницы. Она показалась почти бесконечной, как будто вела прямиком в владения Аида. Леонтиск догадался, что путешествие близится к завершению. И точно: как только спуск закончился, сопровождающий сдернул с него колпак и выдернул кляп. Видимо, опасаться похитителям больше было нечего. Леонтиск тут же узнал здоровяка Гермократа, одного из декадархов Леотихида. И тонкогубого лохага Полиада, казавшегося просто тощим на фоне здоровенного подчиненного.
– Только не ори, афиненок, – посоветовал квадратный, как могильная плита, Гермократ. Леонтиск вспомнил, как однажды на соревнованиях Гермократ поборол самого Демарата, победителя Олимпиады. – Никто не услышит, а тебе будет хуже.
– Свободен, Гермократ, – сухо проговорил Полиад, делая шаг вперед. Декадарх поспешно ретировался.
– Руки развяжешь, Красавчик? – поинтересовался афинянин у Полиада.
– Размечтался, покойник! – усмехнулся тот. – Эй, Харет!
– Да, господин лохаг? – от стены отвалился приземистый тип с типичной для палача обезьяньей внешностью.
– Прими клиента. Обслужи как полагается.
– Сделаем! – осклабился мерзавец. За его спиной выросли два долговязых мордоворота.
– А ты ничего не боишься, Полиад? – зло воскликнул Леонтиск, тщетно пытаясь сопротивляться схватившим его амбалам. – За такие делишки ответить придется! Перед эфорами!
Мордовороты бросили афинянина на колени, прижали голову к шершавой каменной скамье, похожей на плаху.
– Где Эвполид, ты, червяк заморенный? – выкрикнул Леонтиск в сторону хладнокровно наблюдавшего за процедурой Полиада.
– Здесь я, Львенок! – раздался вдруг из ближней камеры бодрый голос сына Терамена. – Эти шакалы и тебя взяли?
– Замолчи, иноземец, – Полиад подошел
– Ну и каково это? Поцеловать Арсиону?
– Как, у тебя тоже на нее стоит? Вот это да! – Эвполид расхохотался.
– Забавный. Смеющийся. Покойник, – раздельно проговорил красавчик, удивленно глядя на него и повернулся, собравшись уходить.
– Ее поцелуй – это восторг! Сумасшествие! – заорал ему вслед Эвполид. – Тебе этого никогда не познать, ты, мужеложец заморенный!
«Мужеложец» на мгновенье задержался на пороге, словно собираясь ответить, но потом передумал и бросил тюремщикам:
– Шутнику заткните пасть – пусть пожует кляп. А второго определите подальше от него, чтоб никакого общения, – с этим Полиад вышел.
К этому моменту на шее Леонтиска красовался наскоро заклепанный медный ошейник. Схватив пленника за это сомнительное украшение, один из амбалов протащил его в дальний конец коридора – Леонтиск успел краем глаза увидеть Эвполида за частой гребенкой железных прутьев – и запихал в камеру. Усадил на скамью, а кольцо ошейника пристегнул к свисавшей со стены короткой – всего несколько звеньев – цепи. Напоследок тюремщик разрезал стягивавшую руки веревку и вышел, не дослушав и половины леонтисковой коллекции проклятий.
Прошло несколько часов. Афинянину они показались несколькими сутками. Стылая скамья впитала последние остатки тепла, хитон намок от капавшей с потолка воды. Крысы любопытно кружили у самых ног пленника, почти не обращая внимания на его неловкие попытки отогнать их. Неумолчные стоны из соседней камеры терзали слух и нервы почище напильника. Кроме того, Леонтиск жутко проголодался. Несколько раз он пытался докричаться до тюремщиков, требовал еды и ругался до хрипоты. Они не обращали на афинянина никакого внимания, всецело отдавшись азартной игре в кости. Он слышал их восклицания – то вопли радости, то смех, то богохульства, – стук костей и звяканье меди.
Одна из крыс, подкравшись, укусила Леонтиска за палец ноги.
– Ах ты, мразь хвостатая! – выругался он. – Ну, я тебя проучу, клянусь Меднодомной Афиной!
Крыса отбежала на безопасное расстояние и замерла посреди камеры, нагло глядя на человека блестящими бусинами глаз. Задвинув ноги под скамью, молодой человек терпеливо ждал, пока грязная тварь, осмелев, не приблизилась снова.
– Ха! – он резко выбросил ногу. Крыса метнулась в сторону, но опоздала: подбитая подошва сандалии припечатала ее хвост к полу.
На лестнице послышался отчетливый звук шагов: кто-то спускался. Возможно, по его душу. Хм, нужно завершить дело. Леонтиск, не отрывая подошвы от пола, подтащил верещавую крысу поближе и сильными ударами другой ноги превратил ее в мохнатую окровавленную лепешку.
– Харет, – позвал сильный мужской голос.
– О, господин стратег!
Зацокала по полу выроненная с перепугу игральная кость.
– Где ублюдок?
– Который из них, господин стратег? – голос палача прозвучал заискивающе.