Балерина из Санкт-Петербурга
Шрифт:
Император, Императрица и Его Высочество Великий князь Николай Александрович лично явились поздравить нас. Мы собрались в фойе, куда доступ остальной публике был закрыт. Александр III показался мне еще старше, задумчивее и благодушнее, чем на официальном портрете, который украшал нашу столовую в Театральном училище. Рослый, широкогрудый, с рыжеватой бородой, по которой пробегали седины, царь казался мне весьма импозантным, но тем не менее он не производил на меня такого впечатления, как Мариус Петипа, который теперь стоял, ссутулившись, опустив плечи и потупя взор. После того, как Его Величество густым басом похвалил хореографию «Спящей красавицы», к нему присоединилась вся великокняжеская компания. Словно смущенный оказываемой ему честью, великий хореограф все благодарил и благодарил высочайших гостей, и за такую скромность я готова была вдвойне ценить и уважать его. Государыню я удостоила лишь рассеянным взглядом – обратив, впрочем, внимание на то, сколько благородства было в ее манере держаться, – и быстро перевела глаза на царевича, столь прекрасного в своем мундире офицера Преображенского полка. Я знала, что все балерины были в большей или меньшей степени
9
Кшесинская Матильда (1872–1971) окончила Театральное училище в марте 1890 г.; на выпускном акте и состоялась ее первая встреча с наследником, будущим Императором Николаем II. С 1890 по 1917 г. – в Мариинском театре, в 1920 г. уехала во Францию. О романе балерины с наследником российского престола см. в ее книге «Воспоминания» (М., 1992 г.) См. об этом также в книге Анри Труайя «Николай II». (Прим. пер.)
– А откуда эта очаровательная Красная Шапочка?
Мой славный наставник небрежно бросил: мол, эта Красная Шапочка – одна из его недавних учениц. Но Государь не отступал:
– У нее ведь должно быть имя, как мне кажется.
На сей раз Петипа сделал знак мне, чтоб я ответила. Ошеломленная, я должна была восстановить дыхание, прежде чем смогла пролепетать:
– Меня зовут Людмила Арбатова, Ваше Величество.
– Мне приходилось знавать актера с такой фамилией…
– Это мой отец, Ваше Величество, – Иван Павлович Арбатов.
– Да, да. Что-то о нем больше не слышно…
– Он в отставке…
– Очень жаль! Он был так забавен в своих мимических номерах!
Потом, обратившись к Мариусу Петипа, Государь молвил отчетливо, чтобы слышали все:
– Эта Красная Шапочка – истинный продукт вашего обучения, мой милый Петипа! Мне ли не знать, с каким рвением вы делаете все во имя славы русской сцены!
Само собою разумеется, государевых похвал удостоились Карлотта Брианца и другие первые танцовщицы, которых Петипа по очереди представлял ему. Но, по правде говоря, после всего того, что царь высказал по моему поводу, я едва могла воспринимать похвалы, адресованные Его Величеством моим подругам по сцене. Когда же Его Величество со свитою собрались нас покинуть, мы всей труппой отдали знатным гостям глубокий поклон с реверансом. После этого, толкая друг друга и смущенно что-то бормоча, мы перешли в соседнюю комнату, где дирекция угостила нас традиционным шампанским по случаю генеральной репетиции.
Многочисленные зрители, коим пришлось постоять в почтительном отдалении, пока нас приветствовала царская семья, собрались в зале и под гул разговоров потягивали шампанское. Среди них я увидела своего отца. Ему страшно хотелось попасть на генеральную репетицию, и вот теперь он, слегка подшофе, о чем-то весело разглагольствовал с бокалом в руке среди группы неизвестных лиц. Опасаясь, как бы он не перебрал шампанского, я шагнула навстречу ему, намереваясь порекомендовать соблюдать умеренность. Увидев меня, родитель улыбнулся, подмигнул и изрек, подняв бокал:
– Пью за твой успех, крошка! И, между нами, ты заслуживаешь большего. Бокал шампанского – это за здравие других… А ты заслуживаешь благополучия, славы и кавалера у твоих ног! Трудись, дочурка! Слушай своих учителей, и ты станешь выше всех тех, кем восхищаешься! Но будь чутка, внимай голосу собственного сердца! Не попади в тенета, расставляемые судьбою! Часто бывает – соблазнишься знатным именем, пышным мундиром, споткнешься да сломаешь себе нос!
…Я много слышала о непростой судьбе великой Истоминой. Нелепое стечение обстоятельств разом лишило ее знатного покровителя при блестящем мундире, любимого человека и доброго, остроумного друга.
И что же, погибла балерина, дала злому року сломать себя?!
– Будь покоен, папенька! – ответила я. – Я не споткнусь!
– Ты говоришь так, потому что еще ни разу не встретила мужчину себе по сердцу!
– Я так говорю потому, что мною владеет танец!
– Но так не будет продолжаться вечно!
– Будет, папенька! Будет, пока я живу!
– Да ведь я тоже когда-то думал, что искусство заменит мне все. Ну, а потом… Потом…
Голос родителя густел, речь становилась тягучею, как это всегда бывало, когда он перебирал лишнего. Извинившись перед коллегами по труппе, перед Мариусом Петипа и перед Чайковским, я решительно взяла папеньку под руку и потащила к выходу, несмотря на его возражения:
– Не рановато ли? Ведь можно бы побыть еще немного…
IV
Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что в спектакле «Спящая красавица» пробудилась ото сна не прелестная и невинная принцесса Аврора, а я. Сотворивший чудо сие
Отныне, верный своему обещанию, Мариус Петипа поручал мне все более сложные вариации в различных балетах, хореографию которых заказывал ему всемогущий директор Императорских театров Иван Всеволожский. Так, в середине февраля 1891 года я выступила в «фантастическом балете» в трех актах «Калькабрино» на музыку Людвига Минкуса; и снова в ведущей партии выступила Карлотта Брианца. На следующий год маэстро поручил мне роль первого плана в спектакле «Щелкунчик» – в эту пору не проходило и дня, чтобы я не заглянула к великому марсельцу: то разучить какую-либо фигуру под его отеческим взглядом, то просто помочь ему разобрать бумаги и выслушать его комментарии и посвящения в тайны ремесла. Мнe случалось порою заносить на бумагу мелькавшие в его голове мысли о постановках или размышления о сценическом искусстве, мимоходом проскальзывавшие в самом банальном разговоре. В эти мгновения танцовщица превращалась в летописицу – и уверяю вас, что эта последняя деятельность казалась мне ничуть не менее достойной, чем первая. Напротив того: как мне представлялось, дополняя мою жизнь балерины, она придавала ей более глубокое, более волнующее значение.
Постоянные визиты к Мариусу Петипа превратили меня в близкого друга семейства. Жена Мариуса, Любовь Леонидовна, моложе супруга на тридцать лет, была когда-то актрисой и выступала в его балетах и водевилях, прежде чем полностью посвятила себя детям. Ее веселость, искренность и легкомыслие контрастировали со скрупулезной серьезностью ее благоверного, постоянно пребывавшего в заботах о точности и совершенстве. Она сразу привязалась ко мне. Называла меня «записной тетрадкой Терпсихоры», «памятной книжкой Мариуса»… Познакомилась я и с дочерьми Петипа. Старшая, Мария, посещала уроки танца и музыки; Вера тоже мечтала о театральных подмостках; что же касается младшей, Евгении, то она была столь тщедушна, что предпочитала лишь наблюдать бурную жизнь других, мечтая, что рано или поздно настанет и ее черед проявить себя. Сыновья Мариуса, уже взрослые, жили своею жизнью, гастролировали по провинциальным городам и навещали родителей в перерыве между двумя турне. Весь этот маленький мир принял меня, как родную. Дом семейства Петипа был точно гудящий улей, и я, столько настрадавшись от того, что была единственным ребенком, отдыхала в этой атмосфере душою; особенно импонировали мне царившие в этом доме порядочность и добродушие. Переступая порог сего жилища, я желала только одного: слиться с радостью каждого из них и поболеть за его планы. Мне представлялось, что этому странному племени скоморохов было присуще нигде более не существующее смешение русского гостеприимства и французского духа. Здесь мы были в России и во Франции разом; здесь говорили по-французски и одновременно всею душою боролись за то, чтобы русский балет восторжествовал на всех европейских сценах. Сказать короче, самый воздух, которым я дышала в этих стенах, был куда более легким и освежающим, чем в нашей грустной квартирке на улице Полтавской, так что в доме у Петипа я засиживалась до неурочных часов и возвращалась к несчастному моему родителю с тоскою и из одного лишь чувства долга. Надо сказать, что мое время было строго расписано: каждое утро я шлифовала свою технику, трудясь у палки под наблюдением одного из хореографов – бывших учеников Петипа. Когда же выдавались свободные часы, я спешила к своему великому наставнику, словно желая дополнить суровую гимнастику тела более субтильной гимнастикой ума.
Но что особенно тянуло меня к гостеприимному очагу семейства Петипа, так это то, что в сем благословенном месте свершалось таинство рождения нового балета – «Щелкунчик». Я поймала на лету походя брошенную Мариусом фразу, что, когда он прочитал сказку Гофмана во французском переложении Александра Дюма, в его воображении возник сюжет нового балета. Каков же он? Маленькая Клара [10] получает на Рождество в подарок куклу-Щелкунчика. Гости расходятся, часы бьют полночь – и ожившие игрушки сражаются с полчищами алчных мышей, предводительствуемых отвратительным Мышиным королем. И вот эта-то легкая канва вызвала в нашем бравом маэстро бурный взлет фантазии: в нем слились не наигравшийся в детстве большой ребенок и дерзостный, элегантный танцовщик. Петипа поведал о своих замыслах только что вернувшемуся из дальних странствий по Франции и Америке Чайковскому – и что же? Через каких-нибудь два или три дня Петр Ильич уже явился в дом Петипа со свеженабросанными эскизами! Два славных мужа засаживались в гостиной за напряженную работу, в то время как семья и ваша покорная слуга, оставаясь в столовой, в молчании напрягали слух. Произнеся вполголоса несколько предваряющих слов, Чайковский садился за рояль и проигрывал несколько тактов, которые мы слушали с другой стороны двери с религиозным чувством. Когда музыка смолкала, Петипа высказывал Чайковскому свои ощущения, а порою предлагал произвести модификацию только что прослушанного пассажа. Я со страстью внимала тому, как рождается будущий шедевр, и моею мечтою было воплотить на сцене маленькую Клару, которая защитила своего Щелкунчика от демонического Мышиного короля и в награду получает сердце своего любимца, когда тот из куклы-Щелкунчика превращается в очаровательного Принца и уносит ее с собою в царство Сластей. Но Петипа еще ничего не говорил мне, что он думает о распределении ролей, а я, по своей природной робости, не осмеливалась спросить его об этом. От этого ожидания в неуверенности я пребывала, как в жару.
10
В новой редакции: Маша. (Прим. пер.)