Балерина
Шрифт:
Алла села в кресло. Деньги вызвали волну протеста и негодования: «В субботу непременно верну!» От этой мысли ей стало немного легче.
Она долго сидела, не зная, что делать, уставившись в одну точку. Потом медленно встала, аккуратно сложила банкноты в косметичку и положила в свой шкаф, под белье, чтобы муж случайно не обнаружил. Она решила больше не думать о деньгах. Их нет! Но на душе по-прежнему было неспокойно. Ну, что еще? Борис? Борис! Алла покраснела, это было похлеще денег!
Мысли о встрече с этим неординарным и очень привлекательным мужчиной, как ей показалось – этаким киношным «рыцарем плаща и кинжала»,
Несмотря на красоту и шумный успех, Алла была сдержанной и осторожной в знакомствах и связях. В ее личной, интимной жизни не было бурных романов и сумасшедших увлечений. Выйдя замуж больше по расчету, чем по любви – чтобы спокойно жить и работать, она не познала глубокого и настоящего чувства. Ведь чувства все были на сцене: страсти, увлечения, разочарования, все это было каждый вечер под бурные овации зрителей. А в жизни на это не хватало ни времени, ни сил. Муж был прекрасным семьянином, порядочным и добрым, в общем, со стороны могло показаться – идеальным. Если бы не одно – но… Выпивал. Сначала как все: по случаю и по праздникам. Потом каждый день. Что тут поделаешь? Она и терпела. За то, что он уважал ее талант и всегда был в тени успешной жены-звезды, за то, что терпеливо ждал ее из гастрольных поездок. Да и где же лучше найдешь? Она отвечала ему взаимностью. К тому же, дочь была заложницей их отношений, и отчасти они и были столько лет вместе только ради нее.
А вот когда лет через десять Эдгар запил по-черному, запоем, как это называли в театре, поняла – терпеть этот кошмар просто сил нет. Год все вместе – семья и коллектив, боролись за него: уговаривали, кодировали, «подшивали»… Ничего не помогло. Все равно – пил. Оставили его в покое. Тут уж он и пустился во все тяжкие: ушел из дома к какой-то подружке-пьянчужке, бросил театр, потом, оставшись практически на улице (в семью не вернулся, подружка выгнала) переехал жить в Москву, к матери. Работал в Московской филармонии, где не было железной дисциплины, как в театре, и где закрывали глаза на его запои, все-таки он был первоклассным музыкантом, и в филармонии с этим считались.
Дочь фактически воспитывалась бабушкой – Алла постоянно находилась в гастрольных поездках с театром. Так и проходила жизнь. Правда, однажды она была увлечена молодым начинающим солистом, связь с которым была предрешена разницей в возрасте – восемь лет, и житейскими проблемами: у него не было своего жилья, и встречаться просто было негде.
Три года – одна. Потом эта катастрофа-перестройка. И вот она в панике, сжигая за собой мосты, ухватилась за соломинку-замужество… У-у-уф-ф-ф! Думалось, все позади. Франция! Спокойная жизнь! Казалось бы, с мужем и счастлива, вполне!
«Наверное, казалось», – подумала Алла, равнодушно отвернувшись, когда муж вечером пришел с работы. После ужина она поцеловала его в щеку и, в очередной раз сославшись на мигрень, пошла спать в другую комнату.
18
Низкое небо с беспросветными тучами напомнило, что по календарю, хотите вы этого или нет, – октябрь. Еще вчера иссиня-лазурное небо с сияющим совсем по-летнему знойным солнцем и не намекало, что непогода на пороге. И вот, пожалуйста, серенько, мокренько и зябко. Тут еще ветер задул, явно из Нормандии, и тучи пригнал с Атлантики. Осень. И хотя Жорж любил эту
Жорж Кондаков – Леонид Гуревский, бывший советский разведчик, сорока пяти лет, еще вполне молодой, крепкий и по-спортивному подтянутый мужчина, держал в руках газету «Правда». «Кривда», как он шутя ее называл. Он читал и все время изумлялся и не мог поверить всем тем изменениям, которые происходили в Советском Союзе.
«Неужели это возможно? Не верю я им! – бурчал он себе под нос и подчеркивал красным фломастером поразившие его факты. – Андрей Сахаров вернулся в Москву из Горького и выбран народным депутатом в Дом Советов! Пропагандистская западня!»
Вот это да! Реабилитировали политзаключенных! Это уже не шутки! Может, правда там что-то изменилось?
Вот уже три года как к власти пришел Горбачев, и «перестройка» и «гласность» обрушились потоком «правды» и «свободы» на ничего не подозревающее о дальнейших изменениях в жизни население огромной страны. События, происходящие на его бывшей Родине, вызывали в нем противоречивые чувства.
Ой, не серьезно все это! Поговорят и успокоятся. Уже это проходили с Хрущевым… Тоже думали – «оттепель», а потом заморозили так, что до сих пор страна оттаять не может!
Он, до мозга костей бывший патриот и советский человек, по стечению неправдоподобных обстоятельств оказался по другую сторону идеологического барьера. Перешедший из разряда «слуг народа» во врага, теперь не знал, радоваться этим переменам или ожидать еще худшего для своего положения «предателя Родины». Хотя в душе он себя таковым не считал.
Десять лет назад по роковой ошибке, а не по своей воле и убеждению, он стал изменником. Так случилось. Его лучший агент из контрольной группы, которой он руководил, провалился и вывел французскую службу на Леонида. Москва от него сразу открестилась. Что было делать? Можно было, конечно, просидеть в тюрьме лет двадцать, как в небезызвестном фильме про шпионов «Мертвый сезон». Можно было не признаваться ни в чем. Но за ним никто не явился бы на черных лимузинах, это только в кино! Его собственная жизнь на этом бы и закончилась. Слишком уж он был молодым и умным, чтобы вот так, ни за что, умереть за партию. И слишком хорошо знал, что делают с «предателями» на его «любимой Родине». Поэтому он выбрал «прекрасную Францию». И вот уже десять лет верой и правдой служил своей второй Родине и чувствовал себя таким же французским патриотом, как некогда – советским.
Он стал незаменимым в отделе «Восточная Европа – СССР» и сделал неплохую карьеру за эти десять лет.
Его ценили и берегли. Даже назначили пластическую операцию, что являлось показателем признания его заслуг. На такие случаи в секретных структурах имелась своя хирургическая клиника, которая специализируется на «производстве» двойников и изменении внешности. Леонид своими глазами видел двойника Франсуа Миттерана. Ей-ей – не отличишь от оригинала!
Конец ознакомительного фрагмента.