Шрифт:
Сам городок безотраден; здесь мало что есть, кроме хлопкопрядильной фабрики, двухкомнатных хибарок, где живут рабочие, нескольких персиковых деревьев, церквушки с парой разноцветных окон, да жалкой главной улицы лишь в несколько сот ярдов длиной. По субботам сюда съезжаются обитатели окрестных ферм – потолковать да поторговаться. А в иные дни городок уныл и заброшен, точно его отрезали от остального мира. Ближайшая станция по железной дороге – Сосайэти-Сити, а автобусы «Грейхаунда» и «Белой Линии» ходят по шоссе на Форкс-Фоллз в трех милях отсюда. Зимы здесь коротки и суровы, а летом все нестерпимо сверкает и раскалено добела.
Если августовским полднем пройти по главной улице, заняться будет совершенно нечем. Самое большое здание в центре все заколочено досками и так скособочилось вправо, что того и гляди рухнет. Дом
В этом самом городишке, однако, имелся некогда кабачок, и равного старому заколоченному дому не было на много миль окрест. Стояли в нем столики под скатертями, на столиках – бумажные салфетки, на электрических вентиляторах трепыхались пестрые ленты серпантина, и вечерами по субботам набивались в него толпы народу. Владела им мисс Амелия Эванс. Удачу же и веселье приносил этому месту один горбун по имени Братишка Лаймон. И еще один человек сыграл свою роль в истории заведения – бывший супруг мисс Амелии, жуткий тип: он вернулся в городок, отсидев долгий срок в исправительном доме, навел на все порчу и снова отправился своей дорогой. Кабачок с тех пор давно закрылся, но вспоминают его и поныне.
Не всегда здесь кабачок был. Здание досталось в наследство мисс Амелии от отца, и торговали в нем главным образом фуражом, навозом и прочим товаром, вроде провианта и нюхательного табака. Мисс Амелия была богата. Помимо лавки правила винокурней на болотах в трех милях от городка и гнала лучшую выпивку в округе. Женщиной была смуглой, статной, кости и мускулы – что у мужчины. Волосы носила коротко и зачесывала со лба, и чувствовался в ее загорелом лице какой-то изможденный напряг. И привлекательной считалась бы, если б тогда уже не косила чуть-чуть глазами. Поклонники имелись, да только мисс Амелии любовь мужская была без надобности, и держалась она особняком. Ничего похожего на ее брак не заключали никогда в их местах – странный и опасный то был союз, и продлился всего десять дней, а городок долго потом ломал головы и оправлялся от потрясения. Если ж не считать этого чудного замужества, мисс Амелия проводила свою жизнь в одиночестве. Часто ночи напролет в робе и резиновых сапогах просиживала в своей сараюшке на болоте, где безмолвно поддерживала низкое пламя винокурни.
Чего бы ни могли сделать руки человеческие – все мисс Амелии удавалось. Требуху и колбасы продавала в соседнем городке. Ясными днями осени молола сорго, а сироп из ее чанов был темно-золотым и изысканно ароматным. За лавкой всего за две недели выстроила из кирпичей уборную, да и плотничала умело. Только с людьми мисс Амелии бывало не по себе. Человека ж не возьмешь в руки, если он совсем не доходяга или не припекло его по-настоящему, и не сделаешь из него за ночь что-нибудь достойное и выгодное. А потому польза от людей мисс Амелии была одна – деньжата из них выдаивать. Вот в этом-то она и преуспевала. Закладные на урожай и недвижимость, лесопилка, счет в банке – самая зажиточная женщина в округе. Разбогатела бы, как конгрессмен, если б не одна ее слабость – любила мисс Амелия тяжбы да суды. Из-за малейшего пустяка затевала долгую и злую волокиту. Поговаривали, что стоит ей о камешек на дороге споткнуться, как тут же озираться начинает – на кого бы в суд подать. Кабы не тяжбы эти, жизнь ее текла бы размеренно, и каждый следующий день ничем не отличался бы от предыдущего. Если ж не вспоминать десятидневную семейную жизнь,
Дело шло к полуночи – апрельский вечер стоял мягкий, спокойный. Небо – как синий болотный ирис, луна – яркая и ясная. Виды на урожай в ту весну были хорошие, и последние недели фабрика работала в ночную смену. Приземистое кирпичное здание у речки все желтело огнями, в воздухе разносился слабый низкий гул ткацких станков. В такую ночь хорошо слушать издалека, из-за темных полей медленную песню негра, что идет на свиданье к любимой. Или же сидеть тихонько, струны гитарные перебирать, или просто отдыхать одному и ни о чем не думать. Улица в тот вечер была пустынна, но лавка мисс Амелии ярко светилась, а на веранде сидело пять человек. Одним был Кочерыжка Макфэйл, краснолицый десятник с тонкими руками багрового оттенка. На верхней ступеньке устроились два паренька в робах – близнецы Рэйни, долговязые, туповатые, у обоих волосы выгорели добела, а глаза – сонные и зеленые. Последним был Генри Мэйси, личность робкая и забитая, манерами вежливый, а характера – дерганного. Он притулился на самом краю нижней ступеньки. Сама мисс Амелия стояла в дверях, прислонившись к косяку и скрестив ноги в болотных бахилах, и терпеливо развязывала узлы на попавшейся в руки веревке. Между собой они не разговаривали уже довольно долго.
Один из близнецов, глядевший на пустую дорогу, заговорил первым:
– Глянь, идет чего-то.
– То теленок отбился, – сказал его братец.
Приближавшуюся фигуру никак еще было не рассмотреть. От луны сквозь цветущие персики по краю дороги ложились тусклые корявые тени, а в воздухе цветочный аромат смешивался со сладостью свежей весенней травы и теплым кислым запахом близкой заводи.
– Не-а. Это чей-то шпаненок, – сказал Кочерыжка Макфэйл.
Без единого слова мисс Амелия вгляделась в дорогу. Веревку она отложила и смуглыми костлявыми пальцами теперь перебирала завязки робы. Она нахмурилась, на лоб ссыпалась темная челка. Все поджидали пришельца, а какая-то соседская собака вдруг взвыла дико и хрипло, и выла так, пока хозяин не прикрикнул. И только когда фигура вступила в круг желтого света с веранды, разглядели они, кто пришел.
Человек был чужим, а в городок пешком в такой час чужие приходят редко. Кроме того, человек был горбат. Росту в нем было не больше четырех футов, в потрепанном пыльном пальто, что доходило лишь до колен. Скрюченные ножки его казались слишком худенькими под тяжестью широкого кривого туловища и горба, громоздившегося на плечах. У него была очень большая голова с глубоко посаженными синими глазами и резким маленьким ртом. А лицо – одновременно мягкое и дерзкое; бледную кожу выжелтило пылью, а под глазами лежали бледно-лиловые тени. В руках он нес старый кособокий чемодан, перевязанный веревкой.
– Вечер, – произнес горбун и остановился перевести дух.
Ни мисс Амелия, ни мужчины на веранде не ответили ему. Вообще ничего не сказали. Только смотрели на него во все глаза.
– Я разыскиваю мисс Амелию Эванс.
Мисс Амелия откинула со лба челку и выпятила подбородок:
– Это зачем еще?
– Затем, что я ей родня, – ответил горбун.
Близнецы и Кочерыжка Макфэйл перевели взгляды на мисс Амелию.
– Я – она самая, – сказала она. – Что значит – «родня»?
– А то и значит, что… – начал горбун. Ему явно было не по себе – вот-вот заплачет. Он водрузил чемодан на нижнюю ступеньку, но руку от ручки отнимать не стал. – Мать моя – Фэнни Джесап, и родом она из Чихо. А из Чихо она уехала лет тридцать назад, когда за первого мужа своего вышла. И я помню, рассказывала она, что была у нее сводная сестрица по имени Марта. А в Чихо мне сегодня сказали, что это ваша матушка и есть.
Мисс Амелия слушала его, чуть склонив голову набок. Обедала она по воскресеньям одна; сородичи у нее в доме никогда не толпились, и сама она в родственники ни к кому не набивалась. У нее в самом деле была когда-то двоюродная бабка в Чихо, извоз держала, но та бабка давным-давно богу душу отдала. Из прочей родни имелся лишь четвероюродный брат – он жил в двадцати милях в другом городишке, но с братом этим мисс Амелия не очень ладила: случись им повстречаться, плюнули бы друг другу под ноги. Другие люди время от времени очень старались дотянуть до мисс Амелии какие-то далекие родственные ниточки, но совершенно без всякого успеха.