Баллада о кулаке (сборник)

Олди Генри Лайон

И по-прежнему бесцветно:

— Я сам поведу войска.

Вот тут-то и переглянулись снова господин канцлер с главнокомандующим левым крылом: а Первый министр — с начальником отряда Крылатых Тигров и советником Чэном.

Казнить монахов из тайной канцелярии, любимчиков прежнего императора, обвинив их во всех возможных и невозможных грехах, — это дело более-менее понятное для молодого государя; да и ханьцы, от ванов до простолюдинов, единодушно поддержали благое начинание. Но двинуть стотысячное войско на святую обитель?! Народ не поймет — настроения переменились, казнь сторонников Чжан Во не принесла желаемых результатов, и в харчевнях все чаще стали поговаривать: подняли руку на святых хэшанов, попутчиков Будды, отсюда и усиление бед с напастями!

Государь полагает, что обитель вынашивает коварные замыслы? Ну, вызови в Столицу патриарха для судебного разбирательства, а не явится, так пошли за мятежным настоятелем цензора и стражников... не пустят дерзкие Быстроруких в обитель — вот тогда и будет повод прибегнуть к армии!

Даже Сыну Неба непозволительно вызывающе топтать букву закона и дух древних уложений!

Террором попахивает, бунтом — а там и гражданской войной!

Все это в самом почтительном изложении и было высказано самонадеянному государю.

Хун Ци, Сын Неба, безразлично поглядел на сановников, полоснул наискось кисточкой по исчерканному диску и приказал расходиться.

Дескать, Зал Высшей Гармонии — не для пустословья.

Но пятерым велел остаться.

Начиная с канцлера и заканчивая начальником Крылатых Тигров.

А потом зачитал им доклад судьи Бао из города Нинго.

Кивнули высшие сановники: велика прозорливость государя! Если и впрямь есть такая сила, что способна вне государственного контроля... только сила, может, и есть, а доказательств нет. Здесь секретными докладами и Князьями Темных Приказов не обойтись. Преисподнюю к делу не пришьешь, и вообще: если действительно все написанное в докладе — правда, хорошо бы и нам самим заполучить подобных союзников.

А то как бы чего не вышло.

— Вы уверены, что мы не имеем таких союзников? — тихо спросил государь, и слушавшие его потом рассказывали: поднял Сын Неба над головой диск из белой яшмы, и неясная дрожь пробежала по собравшимся, словно даже качнув громадный Тайхэдянь.

Страшно улыбнулся государь и добавил:

— Готовить войска. Цель похода пока не разглашать. Подует золотой ветер — тогда и посмотрим. И удалился.

***

Прекрасен Зал Белых Одеяний в монастыре Шаолинь — резное лицо Будды Шакьямуни благостно улыбается с алтаря на возвышении, перед алтарем на каменном столике дымятся благовония, горят свечи и источают аромат свежие цветы; и расписные ширмы стоят полукругом за спиной отца-вероучителя.

Вот только скорбны лики собравшихся: весть о подлом умерщвлении братьев уже долетела с севера на юг, из Бэйцзина к стенам обители. Не потому ли и сам патриарх вместо поучительных джатак поведал братии о правителях не праведных, кознями которых рушились империи и гибли государства?

Негоже буддийскому хэшану скорбеть или радоваться, сердце его подобно сохлому дереву, а душа — развеянному пеплу... отчего плачете, братья мои?!

Будда простит...

На следующее же утро приказом отца-вероучителя было увеличено время занятий кулачным боем за счет сокращения проповедей и постижения Закона. Наставник Лю мучил монахов нещадно, все больше заставляя упражняться с оружием всех восемнадцати видов, нежели с голыми руками; пот ручьями лился под ноги, но братия стиснула зубы и молчала. Один из наставников-шифу, выслушав журавля-патриарха, отправился в поселок слуг. После недолгого разговора жены и дети, а также слабовольные и малосильные покинули пределы обители, разъехавшись кто куда (говорили, что на земли подвластных Шаолиню монастырей!), а остальные занялись ремонтом обветшавших стен внешних и внутренних укреплений. После строительных работ со слугами проводились учения по стрельбе из лука и пользованию пращой... даже азы рукопашной, вопреки старым заповедям, стали преподавать отважным мирянам.

Грудью встанем за родной монастырь!

Вскоре ушли бритоголовые посланцы в ближайшие обители — и не прошло и двух недель, как к Шаолиню двинулись обозы с провиантом на случай осады. Также на

дорогах Хэнаня, и не только Хэнаня, объявились невиданные прежде толпы бродячих монахов. Они вяло просили подаяние, не обижаясь на отказ, и без устали вещали простолюдинам о святости обители близ горы Сун и вечном проклятии, что обрушится на любого, поднявшего на монастырь нечестивую руку. «Рожденные в травах» чесали в затылках и соглашались. Опять же мимо красноречивых монахов и мышь не проскользнула бы незамеченной, не говоря уж о стотысячном войске.

И все чаще стала открываться парадная дверь Шаолиня. Возвращались клейменые сэн-бины, опытные воители, в прошлом обласканные императором Юн Лэ и приставленные казненным наставником Чжаном к ванам да князьям. Вдохновленные столичным примером, областные и кровнородственные ваны и сами принялись было рубить головы бритоголовым соглядатаям-убийцам, но провинциальные сэн-бины оказались менее верноподданными, чем их бэйцзинские братья, и добровольно на смерть не пошли! Некоторых застали врасплох, и дорого заплатили ванские солдаты за одну бритую голову, так дорого, что уже после и сами князья задумывались: не дешевле ли было дать проклятому монаху бежать?! А прочие поспешили исчезнуть без шума и вернуться в Шаолинь, где их приняли с распростертыми объятиями.

Поднаторевшие в делах государственных, сэн-бины из бывшей тайной службы мигом предложили отцу-вероучителю путь отмщения. Недостойно после подлого убийства братьев покорно ждать осады — государь-кровопийца еще проклянет тот миг, когда в его голову пришла мысль о разгроме всесильной службы!

Патриарх колебался и не отвечал ни да, ни нет.

В начавшейся кутерьме как-то прошло незамеченным, что монастырский повар, преподобный Фэн с диском, днюет и ночует в Лабиринте Манекенов, почти не выбираясь на поверхность. Изредка маленький урод поднимался в кухню, растерянно бродил по ней, чуть не плача от отчаяния, и все что-то писал-стирал на своей игрушке. Но кому до того было дело?! Впрочем, если кто-нибудь ночью, когда в Лабиринте раздавался сухой треск, сумел бы одновременно заглянуть в государеву спальню, — этот провидец наверняка был бы в изумлении. Император поднятым зверем метался по покоям, сражаясь с невидимым противником, его руки мелькали подобно облачным клочьям в бурю, он вскрикивал и умолкал, нападал и отражал, а потом безумно смеялся и шуршал кисточкой по белой яшме своего диска.

И снова кидался в бой; но уже больше атакуя, чем защищаясь.

Увы, монахам Шаолиня было не до причуд повара, а Крылатым Тиграм-телохранителям — не до ночных выходок Сына Неба.

***

Прекрасны даосские храмы в горах, когда лето только идет на убыль, но дыхание осени уже колеблет листья деревьев, вплетая в зелень ало-золотистые* [Ало-золотой цвет считался традиционным для одежд даосских матов и алхимиков.] нити!

Только вот судачили в городах и деревнях: пропали даосы! Пустуют хижины отшельников и пещеры мудрецов, большие обители заперты, лишь доносятся изнутри странные песнопения и возносится к небу сизый дым курений, но посторонних внутрь не пускают, а по ночам, говорят, бродят вокруг небесные полководцы и огненными трезубцами отгоняют любопытных.

На призыв организовать моление о дожде не откликнулся ни один из магов, а раньше состязания устраивались, и бились в небесах бородатые драконы, покорные слову даосских чародеев! Одни шарлатаны остались в городах, тешат дураков пустыми фокусами...

В растерянности ученики: где учителя, постигшие Дао, где наши наставники, где высокомудрые?! Вот только что были здесь, рядом с нами — и словно ветром сдуло! Сбивая ноги в кровь, искали ученики исчезнувших отшельников, срывали горы, вспахивали землю, моря ложкой вычерпывали — тщетно! То ли ученики плохими оказались, то ли и впрямь не сыскать ушедших... Один из брошенных учеников добрался даже до самого ада Фэньду и после долгих мытарств был принят Владыкой Янь-ваном. Молил помочь, не разлучать с любимым наставником, где бы тот ни был!