Баллада о кулаке (сборник)
Шрифт:
Лишь имея возможность убить, понимаешь, что можно и не убивать.
Самое опасное создание на свете — слабый трус в выигрышном положении.
Я убежден в этом.
И наконец — впереди возникает Лабиринт Манекенов. Ты можешь демонстрировать чудеса на учебной площадке, быть непревзойденным мастером парадоксальных бесед и топтать мораль «ли» по сто раз на дню... сейчас это неважно. Сейчас ты на грани своей собственной жизни и смерти и говоришь себе — это тоже иллюзия. Пройдя через стократную гибель, оставшись живым там, где жить нельзя, ты выходишь к славе и почету, к клеймам тигра и дракона! Но Бодхидхарма
У Пути нет конца.
Лабиринт нельзя пройти, если ты не забыл себя и не стал частью Закона Кармы. Пройдя же Лабиринт, ты идешь дальше — к прежней жизни. Так поступают лучшие ученики. Но те, кто перестал быть учеником... они проходят через смерть к жизни, но у самого выхода останавливаются, отказываясь от почетных клейм, — и возвращаются.
В смерть.
Вернее — некогда они возвращались.
Маленький Архат стоял на пороге места их упокоения.
Лазутчики Кармы — те, кто прошел Лабиринт Манекенов и вновь погрузился в круговорот существований. Карма в состоянии затребовать их в любой момент их будущей жизни; они подчинятся и сделают то, что необходимо.
Они вернутся.
Как Восьмая Тетушка.
Но Суть Закона, отдающая приказы, — их мумии до сих пор сидят в Лабиринте, там, куда не ходят сдающие экзамены сэн-бины; а в свитках Преисподней у них не бывает новых записей.
Познавшие иллюзорность смерти и иллюзорность жизни; Руки Закона и Душа Закона.
Но все же: если человеческие страсти не дают нам войти в Карму, как кандалы не дают каторжнику бежать, то почему преподобный Фэн, повар-урод, сумел приобщиться к Закону таким, какой он есть?!
Что за бешеная страсть владеет поваром с диском?
И ответ выскальзывает из рук.
— ...Одной лишь думы власть, — хмуро буркнул Маленький Архат. — Одна, но пламенная страсть...
И украдкой покосился на Змееныша, стоявшего у окна.
Видимо, никак не мог привыкнуть к новому облику лазутчика; как, впрочем, и выездной следователь.
Судья Бао грузно поднялся на ноги и неторопливо стал прохаживаться по комнате.
В последнее время он старался чаще ходить — ноги после гостеприимства ванской темницы отекали и плохо слушались.
— Страсти — это по моему ведомству, — на восьмом шаге бросил выездной следователь.
РАЗДУМЬЕ СУДЬИ
Не меняются только самые мудрые и самые глупые.
Я — судья.
Когда хромая дочка зарезанного торговца И истерически кричит, что убийца — ее муж, а соседи в один голос утверждают, что мужа-пропойцы уже вторую неделю не видели дома, включая и день убийства... в такие минуты трудно рассуждать о Колесе Закона и Безначальном Дао.
Гораздо полезнее выяснить, что дочь торговца охромела в раннем детстве от пинка покойного папаши, да и муженек ее спился, не вынеся побоев и тиранства почтенного господина И.
Это позволяет отыскать истину, не прибегая к пыткам.
Искать всегда надо у истоков — именно там незаметный камешек перегораживает русло, чтобы гораздо позднее
Я — судья.
А шаолиньский повар Фэн — монах.
Если верить написанному в его Преисподней свитке — монах с четырех лет, с раннего детства.
Иной жизни, кроме монастырской, он не знал.
Интересно, задумывался ли кто-нибудь над тем, что самое великое свое деяние инок Фэн совершил в юности, уговорив одного из шестерых сэн-бинов взять его с собой, в армию повстанцев?!
Только вдумайтесь: отец-вероучитель наконец соглашается открыто выступить против династии Юань, шестеро самых знаменитых монахов уезжают из обители к «красным повязкам» спасать отечество — и с героями едет ничем на тот момент не прославленный служка Фэн!
Это вам не дорога на Бэйцзин!
Надо быть истинным ревнителем Чжунго, чтобы настоять на своем перед лицом сурового патриарха Хой Фу и отправиться плечом к плечу с клеймеными монахами-воителями в абсолютно неизвестный для юного монашка мир!
Страсть Фэна звалась патриотизмом.
Невероятной, неистовой любовью к родине.
Перекусить вражеское копье, получив жестокий удар в рот, и после этого не упасть замертво, а растерзать копейщика и кинуться в одиночку на полчища врагов... я не слышал подобного даже в песнях о подвигах седой древности!
И когда тяжело раненный служка после первого же сражения был возвращен в обитель — сжигавший его огонь более не находил выхода. Пламя грозило пожрать мечущегося на ложе Фэна, но закаленный клинок нелегко расплавить; в бушующем горниле любовь к отечеству и сокровенная сущность юного монаха срослись воедино.
Как волнистый узор переплетения стальных полос намертво впечатывается в тело меча.
Он ощутил себя Поднебесной; он сошел с ума.
Вспышка Просветления-У не дала мне рассмотреть, как именно это произошло. Но я глубоко убежден: однажды ночью, скорее всего грозовой ночью, юноша-инок с похожим на беса лицом встал с постели. В бреду, обессиленный, еще не полностью пришедший в себя после ранения, он самовольно открыл дверь Лабиринта Манекенов и встал на пороге.
Что мерещилось ему в этот миг?
Что впереди — проклятое сражение у озера Желтого Дракона? Что деревянные манекены — это ненавистные варвары-монголы, только теперь все произойдет совсем иначе? Что каждый его удар отбрасывает врагов на север, все дальше от границ империи?! Как бы то ни было, он прошел через Лабиринт — вернувшись через ту же дверь, в какую вошел! — и его руки легли на обод Колеса Закона.
Карма приняла патриота-безумца.
Я не знаю — почему; но было так.
С этого часа дела Поднебесной пошли на лад. Шестеро монахов превратили армию «красных повязок» в армию опытных воинов, и никто не задумался: можно ли за столь короткий срок человеческими методами вшестером обучить многотысячное войско?! Волна внезапных предательств подорвала династию Юань, и Пекин был очищен от монгольских ставленников, но победителям не пришло в голову: почему этого не произошло раньше?! Монахи-воители стали сановниками при дворе, даже не подумав отказаться от чина и вернуться в родную обитель, — что двигало «ушедшими от мира», когда они тонули в болоте мирской суеты?! И в самом скором времени Шаолинь стал означать для ханьцев чуть ли не единственную опору государства.