Баллада Редингской тюрьмы

Уайльд Оскар

IV

 В день казни заперта была Часовня: в этот час То ль сердцу баял капеллан, Что билось через раз, То ль Нечто взор его таил Не для досужих глаз.  Лишь в полдень колокольный звон Смог двери отворить, И мы, покинув клетки, вниз Во всю помчались прыть, Чтоб, окунувшись в Общий Ад, Свой Личный Ад избыть. И вышли мы на Божий свет Как прежде, только вот Глядь — этот бел, как полотно, Сер, как пергамент, тот, Но все с похожею тоской Глядят на небосвод.  Я не встречал столь жадный взор, С каким глядели тут, На то, что небом мы зовем, На голубой

лоскут, Где парусники облаков, Как по морю плывут.  Но были среди нас и те, Что шли, потупив взор, И знали — больше впору им И петля, и позор: Он отнял жизнь, любя, — они ж, Лишь походя, как мор.  Тот согрешил вдвойне, кто труп Для боли пробудил, Изъял из гробовых пелен И снова кровь пролил, Но все деяния свои Он всуе совершил.

* * *

 В нарядах шутовских, толпясь, Как стадо обезьян, Брели мы по двору кругом, По битуму скользя, Брели мы по двору кругом — Нам Иначе нельзя. Брели мы по двору кругом, А мозг перебирал Видений рой, в наш праздный ум Ворвавшихся, как шквал, Где Ужас был поводырем, А в спину Страх толкал.

* * *

Напыщенные Стражи нас, Как гурт свиней, пасли, Нарядны, словно с торжества Какого-то пришли, Вот только башмаки их цвет Известки обрели.  Могила — бледное пятно Над прежнею дырой, Среди песка и грязи, под Тюремною стеной, А вместо гробовых пелен Известки тонкий слой  Да, этот гробовой покров Лишь избранным сужден… Нагим — для срама — но в цепях Был в яму сброшен он Гореть, — так некогда в огне Был Некто вознесен.  Жар извести в его костяк, Как алчный червь, проник, Он объедал все кости днем, А ночью — плоть на них, Он ел посменно кости, плоть, Лишь сердце — каждый миг.

* * *

Три года будет сир и наг Бесплодный лоскуток Земли; не примет он семян И ни один росток Не взглянет кротко в небеса, На розовый восток.  Убийцы плоть! Считалось, нет Для стебля яда злей. Ложь! Добрая земля добрей Людей, и тут красней Оттенок был бы красных роз, А белых роз — белей.  Из сердца бил бы красный цвет, А красный цвет — из уст; Кто знает, что за чудеса Явит нам Иисус, С тех пор, как посох вдруг расцвел Пред Папою, как куст. [1]

1

Как посох вдруг расцвел пред Папою, как куст… — аллюзия на легенду о Тангейзере, когда папский посох расцвел в знак того, что Бог (вопреки словам папы) отпустил ему грехи.

* * *

 Здесь розам этим не цвести, Пробив тюремный смрад, Где только галька и песок Нам скрашивают ад: И значит, не уймет тоски Цветочный аромат. И лепесток за лепестком Цветам не облететь, Мешаясь с грязью и песком Затем, чтобы успеть Напомнить нам, что Божий Сын За Всех пошел на смерть.

* * *

 Тюремной жуткою стеной Он окружен опять, И дух его в цепях ли, без, Не станет в ночь блуждать, И, лежа в прОклятой замле, Не в силах возроптать. Несчастный!
– он обрел покой, И в мире тишины Ничто — безумье или страх — Не отравляет сны В Стране Безвременья, где нет Ни Солнца, ни Луны.

* * *

Он был повешен, будто зверь,

И реквием звонить Не стали, чтоб его душе Печали утолить, Но в спешке сняли, чтоб в норе По-воровски сокрыть. Сорвав тряпье, швырнув нагим Под нож мушиных жвал, Глумясь, над вздувшимся рубцом, Что горло окружал, Пиная извести покров, В котором он лежал. Над ним священник не прочел Последнее «Прости»; Крестом, дарованным Христом, Не осенил в горсти, А он ведь был из тех, кого Христос пришел спасти. Все кончено. Он рубежа Последнего достиг, И чаша скорби вобрала Избыток слез чужих, Отверженных, поскольку скорбь Все достоянье их.

V

 Не знаю верно, прав Закон Иль крив, но все, кто здесь Гниет, те знают назубок: У тюрем стены есть И то, что день здесь словно год, В котором дней не счесть.  Но мне знаком людской Закон, Возникший в грустный век, (Когда у брата отнял жизнь Ни зА что Человек); И розность плевел и зерна Не видя, как на грех.  Но знаю я, (жаль, что не все), Ведь истина проста: Все тюрьмы строит сам Позор Из кирпичей Стыда, Где Зло окружено стеной, Застившей взор Христа. Решетки Солнца лик слепят, Марают лик Луны; Они таят тюремный ад, Где муки столь страшны, Что плотницкий иль Божий сын Их видеть не должны.

* * *

Ведь подлость, как гнилой сорняк, В тюрьме пышней цветет, А добродетель — коль была — И чахнет, и гниет, Здесь Безысходность — зоркий Страж У Мук тугих ворот.  Здесь мор и глад, здесь стар и млад, И въяве, и во сне Скулят, а кнут и плеть на труд Ведут; а кто во мгле Еще не сбрендил, тот вполне Окостенел во зле. Каморки здесь темны и днесь Отхожих мест грязней, И дышит в клеть зловоньем Смерть Из окон и щелей; И только Похоть здесь цветет Из всех живых страстей. Вода, которую мы пьем, Мутна и солона, Хлеб мелом на зубах хрустит; И мы лежим без сна, Пока Сон бродит, бог весть, где, Тасуя Времена.

* * *

Не Голод с Жаждой: змей клубок Нутро нам бередит, Не стол и кров волнуют кровь А мука впереди: Ведь камню, вырытому днем, В ночь — сердцем стать в груди.  Настроят сумерки сердца На сумеречный лад, Мы рвем пеньку и рычаги, Храня в себе свой Ад, И тишина для нас звенит Тревожней, чем набат.  Не тронет слух нам речи звук Сочувственно-живой, В глазок, сквозь мрак, вперяет зрак Безжалостный конвой, И день за днем гнием живьем Мы телом и душой.  Мы звенья жизненной цепи Прожгли до одного, Кто — плачет, кто — кричит, а кто — Не молвит ничего; Но камень в сердце сокрушит Лишь Промысел Его.

* * *

Блажен, кто сердцем сокрушен… Разбитому, — ему Сосудом с миром для Христа Служить, как и тому, Что с драгоценным нардом был У Симона [2] в дому.  Лишь тот, кто сердцем сокрушен, Прощенье обретет, Он, сердце расколов в груди, С Души Грехи стряхнет, И в сердце только через скол Христос отыщет вход.

2

У Симона в дому… — библейская аллюзия, история о пребывании Христа в доме прокаженного Симона, где он был умаслен миром из разбившегося сосуда с нардом. (Марк, 14.3–9)