Баллады старого катафалка
Шрифт:
— И ты вселился в мой…
— Да, я вселился в чертов катафалк. Хотя бы достойный уважения предмет, прах побери. Правда, стогдашним владельцем мы не нашли общего языка. Он был скупой тупой трус. И после пары моих попыток навести мосты продал машину… потом перекупщик продал дальше… потом… в общем, теперь Кадди твой. Зконным образом, я же не собираюсь оспаривать, упаси лоа[7]! Владей и дальше на здоровье. Но я хотел бы наладить взаимопонимание…
— Приносить тебе в жертву черного петуха по субботам?
— Ахахаха — он расхохотался громко, открыто, и Артем невольно
— Занми вини!
— Пойдет! А когда надоем, скажи OREVWA ZANMIM![9] Удачи тебе. Долгой жизни и счастливой смерти!
И он взмахнул черной ручищей. Артем провалился куда-то в пропасть, так что ухнуло в животе…
И проснулся.
Ощущая в носоглотке сладковатый мускусный запах запах сигары черного колдуна.
Светало, и в сером свете в комнате уже видны были автомобильные номера разных стран на стене, а рядом — плакат с блондинкой в красном бикини, перекинувшей длинную ногу в туфле через черно-хромированный Харлей.
Психиатрия. Не иначе.
Май перевалил за середину, утро стояло сырое и прохладное. Артем накинул старую кожаную куртку с вышитым на спине огненным Фениксом, и вышел во двор. Там под навесом, на почетном месте, отсвечивал хромом и пугал чернотой катафалк. Какойон здоровый все же.
Он распахнул тяжелую, но плавную дверь и сел за руль. Хлоп. Как в склепе. В гробу с шестицилиндровым двигателем[10], так. Посидел немного в тишине, на мягкой вишневой коже. Наверное, стоит завести чехлы, но не хотелось скрывать эту пошлую роскошь.
Непонятно, зачем вообще посередине было хромированное длинное зеркало, оно отражало только багровые в сумерке шторки за тяжелым опускным стеклом между передним сиденьем и грузовым отсеком. Можно опустить стекло и шторки раздернуть, и… смотреть на гроб по дороге? Немного пахло кожей, бензином и вроде бы, тонким, едва общутимо, дымком дорогого табака.
Артем вздохнул и мысленно сказал: ЗАНМИ ВИНИ.
— Доброго утра, юноша! — отозвался низкий шепот в голове.
В зеркальце блеснули белые белки меж черных век. На него смотрел граф Патница, собственной персоной.
(Здравствуйте, доктор, у меня видения, черный мужик в зеркале — а вы пришлите его в зеркало ко мне, поговорить).
— Утра… граф. То есть это я с ума съехал и вы… ты моя тульпа[11] или на самом деле?
Глаза моргнули и показались белые зубы — граф смеялся.
— А ты как думаешь? Отлично что не побоялся! Ты не fou[12], не бойся. Хотя все мы тут не в своем уме, знаешь. Все кто связан с той стороной, а ты связан, малыш. Я такое чуял всегда.
— Да я бы сдох от любопытства, пока не попробовал.
Глаза сделались серьезными.
— Да, ты мне по душе. Я был такой же. Везде лез как щенок паршивый, в твои годы. Ну, с учителем повезло, конечно, не дал пропасть дураку.
— Пятница, слушай, расскажи мне про эту вашу вуду?
[1]
[2] Все пути ведут ко мне (лат.)
[3] Извращенная цитата из молитвы Иоанну Предтече.
[4] выродки безмозглые (гаит.)
[5] малыш (гаит.)
[6] дух-хозяин ада в культе вуду
[7] дух-хранитель
[8] друг явись (гаит.)
[9] прощай друг (гаит.)
[10] С. Кинг "Кадиллак Долана"
[11] в тибетской духовой практике — созданный фантазией "воображаемый друг".
[12] безумный (гаит.)
Глава 2
Баллада о сокровище и звере
Вновь, вновь золото манит нас!
В. Ободзинский
1
Старушки вымирают последними. Мужской пол в России внезапно смертен во много раз чаще женского. Поглядите на памятники любого провинциального кладбища. Ага. Мужики лет по 40–45, а то и моложе смотрят с медальонов, и причины смерти далеки от кончины непостыдной, мирной, хоть фотоальбом составляй "моим друзьям, погибшим в схватке с жизнью"[1]. А на женских памятниках старушки в платочках и седине. Старушки живучие, словно репей какой. Слабый пол. Вечно хворые и недужные, ковыляют потихонечку лет до ста, скрипя и потрескивая, да еще сумки-тележки за собой на буксире волокут. Как матрос пулемет Максим. А мужик что? Бряк — и в 30 скоропостижно от сердца. Хотя многие и от печени, конечно, иже пали в безнадежной русской битве со змием.
Так размышлял Артем, привалившись к дверце Кадиллака в ожидании выноса тела. Хорошо еще, он был вольным стрелком, и вместо душного черного костюма, обязательного сотрудникам похоронных бюро, мог носить кожанку "а-ля царский шоффэр", и черную фуражку с золотым галуном. Немного слишком живописно, но заказчикам нравилось. Кто-то уже набросал еловых лапок от подъезда серенькой пятиэтажки к его харонову транспорту. Родственников было немного, все больше опять-таки тетки пред и постпенсионного возраста.
Слух у бывшего музыканта и должен быть отличным. Но начало фразы он потерял. Одни из теток, похожая на затянутую крепом тумбочку на толстых ногах, баритоном говорила другой, похожей на пожилую черную крысу.
…и представьте, всем родственникам хрен да маленько, а ведь откуда-то она брала то золото? Они уж всю квартиру обыскали, на даче полы поотодрали, ни-хре-на!
— Так может краны себе из него сделала и покрасила сверху? А то и унитаз?
— Да ладно, разве такое делают?
— Я слыхала, делают. Один буржуй, вот, другие на золоте едять, а я, говорит, гадить буду!
— Вот сволочь! Сталина на них нету!
Артем покачал головой, представляя секретную мастерскую, где делают золотые унитазы… но наконец железная, крашеная облезлым суриком дверь подъезда распахнулась и пятясь, вышел какой-то дальний, что ли, родственник в плохо сшитом черном костюме, придержал дверь. Значит, гробок вытащат. Точно, лилового бархата с восковой покойницей. Артем распахнул заднюю дверь и выдвинул поддон с роликами. Штатники продумали все досконально. С богом, старушка, пора тебе в место злачно и покойно.