Баловень – 2

Шамрин Николай

Ты чего молчишь, батя?

Глава 5. Два дня слепой надежды

Сверху раздался тяжёлый шорох и на головы узников посыпался мелкий песок. Это охранники сдвигали в сторону массивную деревянную решётку, закрывающую выход из колодца-тюрьмы. Пашка, всё ещё находясь под впечатлением рассказа соседа, взглянул на товарища, рассчитывая услышать слова поддержки, но, увидев горящие безумием и злорадством глаза, почувствовал, как тело покрылось липким потом. Ужас сдавил его сердце. Перед ним сидел уже не добродушный, слегка тронувшийся умом Толик, а человек, открыто наслаждающийся предчувствием нечеловеческих испытаний, ожидающих Коробова:

– Вот и пришёл тебе полный п***ц, Паха! Ты думал, что они будут ждать, когда я тебе красивое имя придумаю? Хрен там! Не дождались. Знаешь, как они меня били, прежде чем Махмудом назвали? Я потом трое суток кровью в штаны сс*л!

Твоя очередь. Щас они верёвку сбросят, а я помогу тебе привязаться. Главное, чтобы узел на животе был. Можно ладонь под петлю засунуть. Не так давить будет. Не бойся, ладонь не отсохнет. Вставай, Паха. Не х*р дурака валять!

Невольно повинуясь жестким словам Анатолия, Пашка опёрся на руки в надежде почувствовать приступ боли. Нелепая мысль промелькнула в голове: «Может, сказать им, что я заболел и у меня есть освобождение от занятий? Как тогда Стасик в учебке?», однако тело послушно оторвалось от песка, а перед глазами замелькали забытые лица и имена родителей, Стасика, других сослуживцев и командира роты капитана Грекова. «Стасик и Греков! Ну конечно, Греков! Как я мог забыть? – Коробов, не чувствуя боли, согнул колени и опёрся спиной на стенку колодца. – Я бежал к его бронику, когда раздался взрыв. Почему я вспомнил именно сейчас? Почему я не чувствую боли? Зачем мне всё это?». Непомерно длинная мысль прошла сквозь сознание за сотую долю секунды, и Пашка даже не успел осознать своё состояние, как недолгую тишину снова разорвало негромкое бормотанье Толика:

– Ты тока калачиком свернись, когда ногами бить будут и яйца руками прикрой. Я-то не сразу догадался, поэтому и сс*л кровью. Почки ещё беречь надо. Но это как получится. Ещё повезёт, если плётки у них не будет. Очень больно. Хрен заснёшь потом. Всё тело жжётся. Хадовец, тот, который до тебя был, меня своей мочой обтирал. Он ещё соображал чего-то. Мне и полегчало. А без его ссак я бы точно от боли свихнулся.

Пашка почти с ненавистью взглянул на сокамерника. Картина предстоящего, нарисованная соседом, вызывала страх, отвращение и бессилие. Он хотел окриком оборвать выматывающую душу болтовню сидящего уже с равнодушным видом парня, но в этот момент на дно зиндана упал моток капронового шнура, и приглушённый голос невидимого снизу охранника достиг ушей пленных:

– Эй, шурави! Хватай, мы твой тащить будем!

Толик с готовностью поднял конец троса и протянул Коробову:

– Два раза обмотайся. Надёжней будет. Если хочешь, завяжи вокруг шеи. Тыщу раз помереть успеешь, пока они тащить будут. Говорят, не так больно умирать…

Пашка непроизвольно убрал руки за спину и снова увидел на лице соседа злорадную улыбку. Впрочем, тот смог лишь приоткрыть рот для новой реплики, как сверху раздалось:

– Эй, Махмуд! Твой хватай. Тебя тащить нада…

К удивлению Коробова, Толик послушно кивнул и вполне осмысленно взглянул на него:

– Слышь, Паха! Помоги обернуться. У меня чего-то руки сильно затряслися. – Улыбнувшись своей разумно-тихой улыбкой, попросил. – Ты, эта, Паха, пока меня там пинать будут, прибери в доме. И место мне подготовь. Песочек пригладь, чтобы камушков не было. На них лежать неудобно будет. Когда вернусь, мне не до порядка будет. И водички оставь. Утром мне она очень нужна будет, а они, сам знаешь, могут и не дать.

От слов внезапно обретшего разум Толика Пашка почувствовал, как защипало в глазах и в горле образовался ком. Даже не пытаясь вспомнить подходящие слова утешения, он смог лишь сипло выдавить из себя:

– Хорошо, Толян. Всё сделаю как ты сказал…

Товарищ подёргал узел, проверяя его надёжность, и, слегка кивнув сокамернику, крикнул, задрав голову кверху:

– Готово. Поехали!

Пашка без сил опустился на песок. Он, стиснув зубы, наблюдал за исчезающими в темноте истёртыми подошвами соседа и чувствовал, как тело снова наполняется болью. «Зачем вы так-то? – мысленно спрашивал Коробов у неведомых ему охранников, – он же блаженный? Вы ведь наверняка знаете об этом. На хрена он вам сдался?». Мысль о том, что вместо бедолаги Толика сейчас могли поднимать в неведомое его самого, как-то не приходила в голову. Боль усиливалась, но Пашка решил, что если он не исполнит, по сути, последнее желание товарища, то никогда не сможет себя простить. Если останется живым в этом проклятом мире. С трудом встав на четвереньки, он, скрипя зубами, добрался до лежанки Толика и стал наощупь выбирать камушки и кусочки глины. «Ты только вернись живым, братишка, – шептал вслух Пашка, пребывая в незнакомом ранее состоянии, – это ничего, что у тебя с башкой не всё в порядке. Я тебя выхожу. Ты же, получается, выходил меня? А значит и я смогу. У меня ведь с головой всё нормально. Что-нибудь придумаю. Даже если тебя снова плетью отстегают. Будь уверен… мочи у меня хватит. Не зря же ты меня отпаивал?». Коробов

вдруг подумал, что сам близок к безумию, но даже не успел испугаться как следует. На пол рядом с ним мягко шлёпнулся моток каната. «Моя очередь? – подумал Пашка, беря в руки капроновый шнур, – этот потолще, чем тот, на котором поднимали Толяна. Впрочем, если перекинуть через шею и обвязать вокруг пояса, то наверняка придушит. Ну, что Павел Юрьевич, поехали? Тебе решать. Больше некому». Внезапно канат словно ожил в безвольных руках Коробова. Парень даже отбросил его в сторону и инстинктивно поднял голову. Сверху, колыхаясь и раскачиваясь из стороны в сторону спускался человек. Пашка сразу понял, что это не Анатолий. «Во-первых, слишком быстро, – думал он, не отводя глаз от приближающегося тела, – во-вторых, на руках спускается. Сам. Значит, вполне здоров. Наверное, охранники подумали, что я не смогу обвязаться верёвкой? Или решили меня здесь прибить? Зачем? Надо претвориться спящим. Или без сознания. Потом разберусь. Он один. Ещё посмотрим, кто кого». Приняв решение, Коробов осторожно, чтобы не вызвать очередной приступ боли, опустился на место соседа и прикрыл глаза, не прекращая наблюдать за человеком. Уже через секунду неизвестный спрыгнул на пол и осмотревшись, легонько подтолкнул Пашку ногой:

– Ты живой, земеля? Чего гостя не встречаешь?

«Он – русский!» – Пашка открыл глаза и, убедившись в своей правоте, задал единственно возможный в такой ситуации вопрос:

– Ты кто?

Человек широко улыбнулся, обнажив щербатый рот:

– Я? – Казалось, что вопрос доставил ему искреннее удовольствие. – Я – Павел. Пашка, значит. А тебя как зовут?

– Меня зовут…, – Коробов задумался на секунду и ответил, повторяясь – меня зовут Паха.

– Ни хрена себе! Так мы, получается, тёзки? Или у тебя просто кликуха такая?

– Тёзки. И кликуха такая. – Пашка снова опёрся спиной на стену, стараясь не обращать внимания на боль и не выказывать слабости. – Ты как сюда попал? Ты случайно не знаешь, что там с Толиком? Мы думали, что меня на допрос потащат, а вытащили зачем-то Толяна.

Коробов вдруг подумал, что задал слишком много вопросов, и замолчал, не оставляя попыток получше рассмотреть нового сокамерника. Он сразу заметил, что тёзка абсолютно не похож на Толика. Павел был гораздо выше среднего роста, крепок и быстр в движениях. А небольшая борода и волосы до плеч были хоть и немыты, но аккуратно расчёсаны. Даже выгоревшая на солнце форма сидела на нём, что называется, ладно. На ней не было ни дыр, ни порывов, ни заплат. Пашка снова вздохнул и невольно посмотрел на свои грязные колени, торчащие из огромных прорех. «Он явно не срочник, – думал Коробов, наблюдая, как новичок обустраивается на его бывшем месте, – и по возрасту не подходит…, и ещё хрен знает почему. Спросить, что ли? Неудобно. Повернётся, посмотрю на погоны. Даже если звёздочки содраны, то следы должны остаться».

Между тем, Павел, завершив одному ему понятные приготовления, скинул с плеч новый армейский вещмешок. Заметив озадаченный взгляд Коробова, с готовностью пояснил:

– Охранники бакшишнули. Сам не знаю с какого перепоя. Понимаешь, – продолжил он, неспеша развязывая шнурок горловины холщовой сумки, – с самого утра сюрприз за сюрпризом. Сначала дали мне сигарет. Наших. Полпачки. Никогда такого не было, а тут… Потом сказали готовиться к переезду. Дескать, место освободить надо. Меня-то не в яме вонючей держали, а в комнатушке. Тесновато, конечно, зато окошко было и топчан с матрасом…

Пашка почувствовал раздражение. Он не хотел начинать знакомство с препирательств, но ему показалось, что тёзка умышленно уклоняется от ответов на важные для него вопросы. Чтобы развернуть разговор в нужное русло, решился перебить и огорошить рассказчика неожиданным вопросом:

– Ты, извините, вы – офицер? Что-то я звёзд ваших не вижу.

Тёзка нимало не смутился. Просто отрицательно мотнул головой:

– Неа. Я прапорщик. «Знаменосец», как бы. Складом горючки заведовал. Гэсээмом, то есть. На том и влип…, – спохватившись, словно сболтнул лишнего, коротко взглянул на сокамерника, – не перебивай, Паха! Я тебе всё по порядку расскажу и по полочкам разложу. Ладно? – Вполне удовлетворившись пашкиным кивком, продолжил как ни в чём не бывало. – Тут разве поспоришь? Надо, так надо. Вывели, значит, во двор, а там твой дружок. Стоит, качается, будто от ветра и улыбается, как дебил. Счастливый такой! Я сразу понял, что крыша у пацана поехала. Но и это ещё не всё! – Павел наконец справился с узлом и повернул горловину к товарищу, – гляди, Паха! Тут и лепёшки, и сыр, на таджикский курут похожий, овощи с фруктами, и мясо сушёное. Ни хрена себе! Третий месяц здесь кантуюсь, а такое со мной, честное слово, впервые. Всё время похлёбку пустую и хлеб давали. Ну, изредка овощи подпорченные. Без соли. А здесь даже соль есть. Чудеса! Давай поедим, дружище? К вопросам потом вернёмся.