Баловни судьбы
Шрифт:
— Я волнуюсь за тебя.
— Я тоже. И даже очень. Много раз на дню спрашиваю, что же нам все-таки делать с этим Аннерсом. Знаешь, в данный момент ему больше всего хочется, чтобы кто-нибудь из самых его близких людей сел рядом и выпил вместе с ним.
— Сейчас? В два часа ночи?
— В два, в четыре... — Он махнул рукой. — Какая разница, сколько сейчас времени. Присядь и... — «выпей со мной», чуть было не сказал он, но удержался: — поговори со мной.
— Что ж, хорошо, — с беспокойством глядя на него, сказала она, и он подумал, что она заодно с остальными,
Он кивнул.
— Да, принеси, разумеется, тебе трудно разговаривать со мной без сигареты.
По ее виду он понял, что хватил через край, и сразу пожалел о своих словах. Когда она вернулась и села за стол, он взял коробок спичек.
— Давай зажгу.
— Лучше я сама, а то у тебя руки дрожат.
— Ну конечно. И рука у тебя уверенней, да и вообще ты увереннее меня. Во всем.
Обидчивый и странный. А может, у него вдобавок и нервишки иной раз пошаливают?
Он вспомнил, что не предложил ей выпить, и показал на бутылку.
— Будешь?
Но она отказалась. Так они сидели какое-то время, она со своей сигаретой, он со своим стаканом.
— Ты тоже считаешь меня сволочью? — спросил он.
— Естественно, не считаю, — ответила она, и в голосе ее послышались знакомые нотки нетерпения. — Что за чушь ты несешь?
— Ничего естественного тут нет. Многие считают, что я сволочь, почему бы и тебе так не думать? — Она не ответила, и он добавил: — Но раз ты так не думаешь, то я, конечно, очень тронут.
— Аннерс, — сказала она, — что с тобой творится?
— Э-э-э...
У него вдруг задрожали руки. Проклятые руки. Цыц, вы, собаки!
— Это долгая история, и я не уверен, что у тебя хватит терпения выслушать ее, и потом, — он хитро взглянул на нее, — почему это обязательно со мной что-то творится? Может быть, как раз с ними что-то творится? Почему бы и нет?
— Они говорят... — Улла запнулась.
— Да?
— Бесполезно, Аннерс, говорить об этом, ты только обидишься.
— Нет, нет, нет, — заверил он и так улыбнулся, что от боли свело скулы. — Меня чрезвычайно интересует, что они говорят... что вы говорите, когда обсуждаете меня.
Ему снова стало больно.
— Олл-райт. — Она с силой выдохнула дым. — Они считают, что ты ведешь себя в высшей степени странно, и просто не знают, что с тобой делать.
— Ну как же, они уже приняли решение. Относительно того, что со мной делать. Разве тебя не проинформировали? Они меня при... при... — Слово показалось ему совершенно дурацким, и он закончил с коротким смешком: — Макс говорит, они меня приложили.
— Прекрати, Аннерс!
— Да, да, — сказал он. — Именно.
И подумал, что все это время она сидит здесь и предает его. Не хочет выпить с ним, не хочет вместе посмеяться, хотя есть над чем. И всегда предавала его. Да и вообще, была ли она когда-нибудь внимательной к нему? Вечно она занята или с Леной, или с матерью, или своей работой, или книгами — сотнями посторонних дел. Только для него одного у нее не хватало времени. Так оно и было, и теперь,
— Знаешь что, — сказал он и снова хмыкнул, потому что перед ним вдруг возникли две Уллы и понадобилось приложить максимум усилий, чтобы объединить их в одну. — Знаешь, Улла, а ведь это я — твой муж. Я имею в виду, если у тебя вдруг возникнут сомнения, что за мужчина в пижаме здесь сидит, знай, это твой муж.
— Тебе не кажется, что это уже слишком? — начала она. — Просишь меня среди ночи посидеть и поговорить с тобой, а когда я соглашаюсь, начинаешь нести какой-то пьяный вздор. Я уж и не знаю...
У нее задрожали губы, глаза зло блеснули. Нет, нет, она не должна, не надо ей плакать, он этого не хотел. Совсем не хотел, чтобы она плакала из-за него. В ее глазах слезы. Или в его глазах?
— Я так устал бороться, — сказал он в отчаянии. — Я для этого не гожусь.
— Да, но за что ты борешься? Чего ты хочешь?
— Просто-напросто уцелеть, — сказал он. — Понимаешь?
— Нет. — Она покачала головой, закусила губу, расплакалась. — Ничего я не понимаю. Мне только ясно, что таким я тебя не знаю.
— Каким таким?
Она не ответила, и он взял ее за руку.
— Каким таким, Улла?
— Таким, каким ты стал.
— А каким я стал?
— Ну, таким... замкнулся в себе, кричишь на ребенка и...
— Нет, — оборвал он ее. — Неправда! Это неправда!
— Ну, пусть неправда. Может, лучше пойдем спать? Или ты еще хочешь выпить?
Почему она так говорит, почему не ругает его? Почему не скажет, что с нее, черт побери, достаточно? Откуда такая уступчивость? Ведь она говорит со мной, как с посторонним или с человеком, от которого можно ждать чего угодно. Что же они со мной делают? Я — это я, Аннерс. А ты — это ты. Я тебя люблю. Ты не должна расстраиваться, Улла, я тебе помогу. Я же всегда раньше помогал тебе, разве нет?
Он отодвинул стакан, достал из пачки сигарету и, стараясь говорить спокойным, ровным тоном, сообщил:
— У меня напрочь испортились отношения и с ребятами, и с коллегами.
— Это-то мне понятно.
— Разумеется, из-за этого волноваться не стоит...
— Конечно, нет, — сказала она, бросила на него быстрый взгляд, а потом снова отвела глаза.
Зачем же ты лжешь? — пронеслось у него в голове. Ведь тебя-то самого это волнует. И еще как — никому бы не пожелал очутиться в твоей шкуре.
— Я имею в виду... со временем это пройдет, просто сложилась ситуация... понимаешь, своего рода кризис.
— Пусть будет так, — согласилась она.
— Сегодня один из ребят заболел. Прямо на уроке. А я не поверил, что это серьезно, знаешь, сейчас такая жара — немудрено раскиснуть. Поэтому я и не волновался, а он, оказывается, по-настоящему заболел, пришлось даже в больницу отправить.
— Сусанна мне говорила.
— А, ну-ну. Черт возьми, я же не виноват, что мальчишка заболел. Если б я знал, что ему на самом деле плохо, конечно, разрешил бы уйти.