Балтийцы идут на штурм !
Шрифт:
– А ну-ка подержи, дядя!
Он машинально подхватил суконный ком, а я метнулся в сторону, нырнул под вагон, пролез под колесами еще нескольких поездов. Сзади слышались крики:
– Стой! Стой, тебе говорят!
– Хватай его, держи!
Но я уже был за железнодорожными путями и что есть духу мчался прочь от станции в темноту. Когда бежать стало невмочь, остановился отдышаться. Никто не гнался. Теперь можно было спокойно подумать, куда двигаться дальше.
Неподалеку светились огни не то гостиницы, не то трактира. Я отправился туда, предъявил, как это полагалось по правилам военного
Утром вернулся на станцию, зная, что наш эшелон уже наверняка ушел. Проверки документов не боялся: бумаги у меня были надежные. Быстро разыскал состав, направляющийся в Петроград, и занял место в вагоне.
Доехал без приключений. На вокзале всех прибывающих солдат направляли в отдельное помещение для проверки. Дело было обычное, и я встал в общую очередь к одному из столов. Когда она подошла, я протянул документ проверяющему. Он внимательно просмотрел его, положил на стол и коротко сказал:
– Пойдешь в казарму.
– Это еще зачем?
– забеспокоился я.
– Порядок такой. Отойди в сторону, не задерживай других.
На мою попытку что-то сказать он нетерпеливо махнул рукой и, уже не обращая на меня внимания, крикнул:
– Кто там следующий?
Потолкавшись немного, я встал в очередь к другому столу с командировочным удостоверением. Но и там произошла примерно такая же сцена. Разговорившись с солдатами, я узнал, что сейчас на всех вокзалах у прибывающих нижних чинов отбирают документы, ведут в казармы, а оттуда уже с увольнительными отпускают в город. Такая перспектива меня вовсе не устраивала, ибо серьезная проверка могла установить фиктивность моих бумаг. Поэтому, пробившись к выходу, я выскользнул на улицу и зашагал куда глаза глядят.
Положение мое было незавидным: на руках у меня теперь ничего не было, и любой патруль мог задержать. А это означало - арест за дезертирство. Куда податься? Вспомнил о тетке, служившей кухаркой у отставного генерала. Хотя с ней мы встречались редко и плохо знали друг друга, но больше идти было некуда.
Родственницу разыскал скоро. Она сразу поняла мое положение. В кладовой среди старья нашла бушлат и шапку. Мою шинель и солдатскую папаху отобрала и спрятала. Долго думал, как быть дальше. Решил пробираться в Кронштадт. Там были товарищи по подполью, там жила семья. Конечно, появляться в Кронштадте было опасно. Туда уже наверняка сообщили о побеге, меня мог узнать в лицо кто-либо из офицеров, тюремщиков или жандармов. Но приходилось идти на риск, потому что другого выхода я не видел.
Зимой на остров Котлин добирались обычно через Ораниенбаум, а дальше пешком по льду Финского залива. Я хорошо знал, что протоптанная по льду дорога вела к воротам, где находился жандармский пост. Но его можно было миновать. Дождавшись темноты, я двинулся в путь. За полверсты до контрольно-пропускного пункта свернул в сторону и вышел на берег, где находились склады лесопилки. Тут уже не составляло труда проскользнуть мимо ворот, возле которых, зажав между коленей старенькую берданку, мирно похрапывал одетый в тулуп сторож.
Ночевал дома. Утром сестренка Вера помчалась с запиской на Петровскую улицу в службу связи. Вскоре
– Ну, давай рассказывай, беглец, - сказал он улыбаясь, - как не захотел за царя-батюшку воевать...
Я вкратце поведал о своих злоключениях. Зайцев задумался, потом произнес негромко:
– Без документов и квартиры ты долго не проживешь. Здесь тебе оставаться нельзя - чего доброго, жандармы наведаются. Придется переходить на нелегальное положение. Дам я тебе один адресок в Петрограде. Там спросишь Петра Журавлева.
– Это какой Журавлев?
– спросил я.
– Уж не матрос с "Павла I"?
– Он самый. Только теперь не матрос. Одним словом, тоже в подполье. Журавлев поможет тебе определиться...
Пришлось снова собираться в дорогу, хотя после долгих мытарств смертельно хотелось отдохнуть дома, как следует отоспаться.
Для выезда из Кронштадта не требовалось никаких документов. Поэтому я спокойно отправился к городским воротам и даже позволил себе некоторую роскошь - доехал до Ораниенбаума на извозчике. Вернувшись в Петроград, разыскал Журавлева. Мы долго вспоминали о корабле, перебрали общих знакомых. Прежде я очень мало знал Петра, но теперь он казался мне самым близким человеком... Петр переправил меня дальше. Там я тоже не задержался, получив новый адрес в Озерках - дачном предместье Петрограда, где встретился с Сергеем Томовым - рабочим пузыревского завода. У него и стал жить.
Вечером к Томову зашел незнакомый мне человек.
– Знакомьтесь, - сказал Сергей, - это Андрей Козырин. Тоже беглый, как и ты.
Мы улыбнулись и крепко пожали друг другу руки. Козырин уже кое-что слышал обо мне. О себе говорил скупо. Прежде он служил солдатом в кронштадтском артиллерийском полку, участвовал в подпольной работе. Во время арестов осенью 1916 года очутился в руках жандармов. Но власти, не располагая достаточными уликами, не судили его, а отправили на фронт, до которого он на доехал, ибо, так же как и я, сбежал по дороге.
Первые несколько дней, проведенных на квартире у Томова, я, кроме мелких дел по хозяйству, ничем не занимался. Безделье скоро надоело, и я сказал об этом Сергею.
– А ты не спеши, - заметил он, - заявка на тебя дана; как получим документы, так и определим куда надо. А чтобы не скучал, я принесу одну игрушку.
Он вышел в соседнюю комнату и вскоре вернулся с гранатой. Запал в ней зажигался, как спичка, от специальной дощечки-чиркалки. Я вопросительно посмотрел на Томова.
– Изучи эту штуку, - предложил он серьезно, - возможно, скоро пригодится!
– От жандармов отбиваться, что ли?
– Нет, брат, как бы им от нас отбиваться не пришлось...
Я понял его намек - уже слышал, что в столице начались крупные стачки, волнения.
На другой день Томов принес мне паспорт. Он был на имя мещанина города Казани Николая Ивановича Иванова. А фотография - моя.
– Ну, как сработано?
– с гордостью в голосе спросил Сергей.
– Ничего не скажешь - комар носа не подточит!
– То-то же! Завтра пойдешь с ним на наш завод наниматься на работу. С мастером я уже переговорил. Все будет в порядке.