Банда 7
Шрифт:
Наверное, это бывает в каждом деле — есть работа, за которую берешься охотно, с улыбкой на устах, с песней в душе и носишься, будто у тебя где-то за спиной уже пробиваются крылышки с белым пухом, а есть работа все в том же деле и при тех же твоих обязанностях, от одного упоминания о которой сводит скулы, в душе наступают сумерки, а единственная мысль в таких случаях — нельзя ли на кого-нибудь ее спихнуть, нет ли возможности улизнуть на денек-второй, да что там денек, достаточно бывает исчезнуть на
Но не было, не было у Пафнутьева такой возможности, не на кого было спихнуть и раствориться на часок в воздухе тоже было совершенно невозможно. И потому пришлось ему, ссутулившись, сунув руки в карманы и надвинув кепку на глаза, под мелким весенним дождиком плестись к машине, плюхаться на переднее сиденье и, стараясь не смотреть в зеркало заднего обзора, чтобы не столкнуться с по-собачьи несчастными глазами Худолея, уставиться в стекло, по которому судорожными рывками передвигались капли. Потом, когда машина набрала скорость, капли поползли в стороны — встречным потоком воздуха их как бы раздвигало.
За рулем сидел Андрей, как обычно немногословный, но он все видел, слышал, все ощущал остро, будто происходящее относилось к нему прямо и непосредственно.
— Опять, наверное, Шаланда звонил? — спросил он.
— Звонил, — кивнул Пафнутьев.
— Что-то случилось?
— Случилось.
— Ограбили? Убили? Изнасиловали?
— Знаешь, Андрюша, у меня такое ощущение, что всего понемножку.
— Немножко ограбили, случайно убили, нечаянно изнасиловали?
— Да, Андрюша, да. Именно так.
— Неужели это когда-нибудь кончится, Павел Николаевич?
— Кончится?! — вскинулся Пафнутьев. — Ты спрашиваешь, кончится ли это когда-нибудь? Ты в самом деле надеешься на это? Андрюша, я правильно тебя понял?
— Наверное, я сказал что-то глупое?
— Да нет, — Пафнутьев передернул плечами, — вроде как не столь уж и глупое... Во-первых, преступления, даже убийства — это проявления жизни. Вспомни третьего человека на земле — Каина... Ведь убил, родного брата убил из зависти, всего лишь из зависти! А посмотри на так называемые развитые страны, за которыми мы устремились, задрав штаны выше пупка... Что ты видишь?
— А что я вижу?
— Ты видишь, как стоэтажные дома рушатся, будто карточные домики, погребая под собой десятки тысяч людей! Ты видишь, как тонут шаланды, да простит меня Жора, как тонут шаланды, наполненные сотнями беженцев из разных стран. Школьники, самые сытые в мире школьники расстреливают своих одноклассников десятками!
— Так мы еще хорошо живем, Павел Николаевич?
— Мы прекрасно живем! Если, конечно, Худолей, присутствующий здесь, позволит мне так выразиться.
— Позволяю, — отозвался Худолей. — Так что Шаланда... Светленькую, говорит, нашли?
— Да, — кивнул Пафнутьев. — Светленькую.
— Это она, — просипел Худолей.
— Светка? — дернулся Андрей. —
— Вроде, — ответил тот.
— Ее убили? Павел Николаевич, это ее убили?!
— Едем разбираться, — невозмутимо ответил Пафнутьев, уставившись в лобовое стекло. — Придем, посмотрим, убедимся, составим протокол... Что касается лично меня, то я не верю. Вернее, мне не верится.
— Почему? — спросил Худолей.
— Не знаю, — Пафнутьев передернул плечами. — Не стыкуются многие обстоятельства.
— Павел Николаевич, — заговорил Андрей, — а у вас были расследования, в которых все обстоятельства стыковались?
— Не было, — ответил Пафнутьев быстро и как-то уж очень легко, будто разговор не имел для него значения и никакого интереса не вызывал.
— Может быть, их и не бывает?
— Может быть.
— Тогда о чем мы говорим? — опять подал голос Худолей.
— О жизни. О чем можно еще говорить? Пока живые, будем говорить о жизни, о различных ее проявлениях, как хороших, так и дурных. По долгу службы нам чаще приходится говорить о дурных проявлениях жизни, но они тоже все-таки лучше, чем полное отсутствие жизни, — Пафнутьев бормотал, казалось бы, пустые и опять же какие-то нестыкующиеся слова. — Пока мы можем издавать различные звуки, передвигать предметы, сами можем передвигаться в пространстве... Это надо ценить, особенно самые простые вещи, настолько простые, что перед ними даже пареная репа может показаться атомным реактором.
— Способность издавать звуки, передвигать предметы и передвигаться самим? — спросил Андрей. — Что же здесь ценного?
— Однажды все это кончится. И никогда не повторится.
— Ни с кем?
— С кем-то это будет происходить в будущем, но мне от этого какая радость?
— Приехали, — сказал Андрей. — Похоже, вон там все и произошло, — он показал на толпу людей у мусорных ящиков. Далее шел какой-то редкий неухоженный кустарник с обломанными ветвями, которые раскачивались на весеннем ветру, создавая ощущение зыбкости, неуверенности, временности всего происходящего.
— Я останусь в машине, — сказал Худолей.
— И это правильно, — одобрил Пафнутьев. — Мы тебе потом все расскажем.
Пафнутьев с Андреем отправились вслед за экспертом — длинноногим парнем в затертых джинсах. Видимо, ему нечасто приходилось выезжать на место происшествия или же он вообще был новичком — бежал к мусорным ящикам вприпрыжку, словно опасаясь не успеть к самому важному. Несколько человек стояли в стороне, видимо, уже насмотрелись на печальное зрелище и теперь обменивались впечатлениями. Среди них возвышался Шаланда — успел все-таки приехать раньше Пафнутьева, рядом вертелся парнишка в форме, скорее всего участковый, маялась тетенька с массивным задом и недовольным лицом — эта, похоже, из домоуправления.