Банда 7
Шрифт:
— Как сам?!
— Пошли, — Пафнутьев положил руку Величковскому на плечо. — Шутят ребята, понял? Шутки у них такие.
— Таких шуток не бывает, — плиточник послушно поплелся к зданию.
— Я с вами, Павел Николаевич? — крикнул им вслед Худолей. — А то вроде того, что...
В ответ Пафнутьев, не оборачиваясь, махнул приглашающе рукой: давай, дескать, не отставай. И Худолей обрадованно бросился следом, будто опасался, что начальство передумает.
— Прошу садиться, — сказал Пафнутьев Величковскому уже в кабинете.
— А плитка...
— О плитке чуть попозже.
— Каких людях?
— А вот об этих, — Пафнутьев бросил на стол пачку снимков.
— Вы думаете, что я...
— Нет, я вообще не думаю. Все, что можно, я в своей жизни уже передумал. Мне теперь нет никакой надобности заниматься этим пустым делом.
— Каким? — не понял Величковский.
— Думанием.
— А ваш туалет, о котором говорил...
— О нем тоже чуть попозже. У тебя есть фотография? — обратился Пафнутьев к Худолею, расположившемуся в углу кабинета.
— Какая? — спросил тот, но тут же понял, о чем идет речь. Порывшись во внутреннем кармане пиджака, Худолей положил перед Пафнутьевым портрет Светы Юшковой. Снимок был сделан хорошим мастером — объемный свет, мягкие линии, подсвеченные со спины светлые волосы.
— Да, — протянул Пафнутьев, рассматривая портрет. — Кажется, я начинаю тебя понимать.
— В жизни она еще лучше.
— Допускаю, — кивнул Пафнутьев. — Подойди, — сказал он Величковскому. — Знаешь этого человека?
— О! — счастливо протянул Величковский. — Светка... Надо же где довелось свидеться!
— Знаешь, кто это? — спросил Пафнутьев, делая успокаивающий жест Худолею, который напрягся в своем кресле, готовый вскочить и разобраться с этим долговязым фиксатым плиточником.
— Говорю же — Светка Юшкова.
— Откуда ее знаешь?
— Общались.
— В каком смысле?
— А! Не то что вы подумали. Не мой человек. — Величковский бросил быстрый взгляд на пачку снимков, лежащих на столе. — Просто общались. Она это... Игорёвая.
— Какая? — не понял Худолей.
— Ну... В смысле человек Игоря. Зовут его так.
— Фамилия?
— Фамилия? — удивился Величковский. — Фамилия, — повторил он растерянно. — А я не знаю. Игорь, он и есть Игорь.
— Хорошо, — Пафнутьев помолчал, не зная, что спросить, поскольку очевидных вопросов в разговоре с этим странным плиточником у него не возникало. — Хорошо... Квартира, которую ты сейчас ремонтируешь... кому принадлежит?
— Игорю.
— Он там прописан?
— А вот этого не скажу.
— Почему?
— Потому что не знаю. — Величковский преданно смотрел Пафнутьеву в глаза, и тот понимал — не врет. Может быть, просто потому, что неспособен, не дано это ему, он, похоже, может произносить только ответы на четко поставленные вопросы. Но знал Пафнутьев и то, что можно отвечать прямо, правдиво, но при этом отчаянно лукавить.
— Хорошо. — Пафнутьев медленно перетасовал пачку снимков. — Хорошо... Как же они согласились вот так сфотографироваться?
— Я же говорил — уговоры у меня получаются! — воскликнул Величковский даже с некоторой горделивостью. — Доверяют они мне. Глупые, — добавил он для убедительности.
— Так это твоя работа?
— Вы имеете в виду...
— Фотографировал
— Ну.
— Послушай, Дима... Я понимаю, когда говорят «да», понимаю, когда говорят «нет». Но я не понимаю, когда говорят «ну»! Скажи мне, пожалуйста, что означает эта конская погонялка?
— Какая погонялка? — Величковский был, кажется, испуган неожиданным вопросом.
— Конская! Лошадиная! Кобылья! Жеребячья!
— Вы же сами спросили...
— Ты фотографировал этих толстозадых красавиц?
— Ну.
Пафнутьев обессиленно откинулся на спинку стула и некоторое время сидел, уставившись в противоположную стенку. Он прекрасно понимал значение злосчастного «ну», это было своеобразное, смягченное, но все-таки утверждение, то же «да», но с вопросом, дескать, да, согласен, но не окончательно, произнося «ну» вместо «да», человек как бы и соглашается, но оставляет себе запасной выход.
— Где ты познакомился с Юшковой? — устало спросил Пафнутьев, уже не надеясь на ясный ответ.
— Так она же ко мне пришла квартиру снимать!
— Почему она пришла именно к тебе?
— Я же сказал — Игорь направил. Она — Игорёвая. Чтобы вам было понятнее, могу сказать по-другому... Светка — человек Игоря.
— Сколько ты с нее получал за квартиру?
— Не надо меня дурить! — взвился Величковский. — Ничего я не получал! Ни копейки!
— Сдавал квартиру даром?
— Ничего я ей не сдавал! — выкрикнул Величковский и даже отвернулся обиженно, будто обошлись с ним незаслуженно грубо.
— Чем же она с тобой расплачивалась? — спросил Пафнутьев, прекрасно сознавая, как к этому вопросу отнесется оцепеневший в углу Худолей.
— Ничем! — Величковский все еще был обижен и не желал разговаривать с человеком, который задает такие неприятные, оскорбительные вопросы. — Говорю — ничем, значит — ничем. И вообще, ничего мне от нее не надо! Мне есть кому позвонить, с кем вечер провести, — он неуловимо быстро бросил взгляд на пачку снимков, которые все еще лежали на столе.
— Прости, Дима. — Пафнутьев нащупал наконец тональность, с которой можно разговаривать с этим по-детски обидчивым человеком, — слова нужно подбирать уважительные, поскольку душа его желала пусть маленького, но восхищения со стороны людей грубых и бестолковых, неспособных даже установить унитаз в собственном туалете. — Прости, Дима, — повторил Пафнутьев для надежности, — но я не понимаю... Ты вложил в эту квартиру кучу денег, отремонтировал так, как мало кто может, ты же настоящий мастер... А потом отдаешь ее едва знакомому человеку, ничего за это не требуя... Объясни, пожалуйста!
— Не вкладывал я в эту квартиру никаких денег! Не моя она. Это Игорёвая квартира. И деньги со Светки получал он. Светка сама ему эти деньги отдавала. — Обида Величковского с каждым словом таяла.
— А в домоуправлении говорят, — начал было Худолей, но Величковский его перебил:
— Тоже еще — домоуправление! Что им скажешь, то они и запишут! Игорь на меня записал эту квартиру, чтобы не платить много денег за излишки жилья — вот и вся хитрость.
— Он не побоялся записать на тебя эту квартиру? Ведь ты можешь и не отдать?