Банда 7
Шрифт:
Шаланда раздраженно передернул плечами, сунул руки в карманы форменного плаща и, круто развернувшись, зашагал к своей машине, бормоча слова нервные и непочтительные.
А Худолей терпеливо дождался, пока Пафнутьев вернется из мистических своих блужданий, дождался, пока тот увидит его, заметит, словечко молвит.
— Ну как, Худолей? Что скажешь? — Голос его был по-прежнему бодр — голос человека, который понял наконец то, что от него так долго скрывали.
— Сдается мне, Паша, это не конец.
— Ты о чем?
— Будет третий труп, Паша. Два — это не число. А если число, то плохое.
— А какие числа любит природа? — чуть раздраженно спросил Пафнутьев. — Семнадцать? Сто тридцать девять? Пятьсот восемьдесят один?
— Семнадцать — хорошее число, — невозмутимо ответил Худолей. — Остальные тоже ничего, но похуже. И потом, Паша... Не надо вслух произносить эти числа. Они не любят.
— А что они любят? Бутерброды с икрой? Водку из холодильника? Живых, веселых блондинок?
— Это, Паша, ты о себе говоришь, это ты все о себе, любимом. А числа любят молчаливое почтение. Они считают, что заслуживают уважительного к себе отношения.
— Так, — Пафнутьев постоял, глядя прямо себе под ноги. — Так, — повторил он. — И какой же нам сделать из всего этого вывод?
— Третий будет, Паша.
— Или третья?
— А сие уже есть тайна великая и непознаваемая. Как говорит один наш общий знакомый.
— Поехали, Худолей. Нам здесь уж делать больше нечего. Нас Величковский ждет, лучший плиточник всех времен и народов, — и Пафнутьев решительно зашагал к машине.
Величковский оказался точно таким, каким его можно было себе представить по телефонному разговору. На звонок Пафнутьева дверь открыл длинноватый, поджарый детина, явно лысеющий, с золотыми фиксами, в дырявых тренировочных штанах и клетчатой рубашке нараспашку. Весь он был покрыт белесой строительной пылью — шлифовал стены после покраски.
— Это вы звонили? — спросил он, и Пафнутьев опять отметил про себя отсутствие настороженности. Величковский произносил слова легко, не задумываясь. Опыт Пафнутьева позволял ему подобные интонации различать быстро и безошибочно. Если и можно было во всем облике Величковского обнаружить какую-то обеспокоенность, то это было вызвано, скорее всего, работой, которую ему пришлось оставить на какое-то время.
— Да, это я звонил, — ответил Пафнутьев.
— Входите... Только осторожно, здесь все в пыли, касаться ничего нельзя.
— Не будем касаться. — Пафнутьев пропустил Андрея вперед, прошел сам, закрыл за собой дверь. Худолея они оставили в машине, чтобы не подвергать лишним переживаниям — вдруг и здесь обнаружится труп блондинки, вдруг и здесь у нее в ладошке окажется нож, который она будет держать за лезвие. За последние дни Пафнутьев уже привык к таким блондинкам и в глубине души был согласен с Худолеем, допускал, что среди мусорных ящиков видел не последнюю. Самое печальное было то, что подобные худолеевские предсказания обычно сбывались. Пафнутьев в них не верил, раздражался, не пытаясь найти им разумное объяснение, но знал, что, скорее всего, они сбудутся. Не один раз Худолей доказывал, что его цифровое восприятие мира оказывается правильным.
— Дело идет к концу, — пояснил Величковский. — Еще неделя, может быть, две.
— Чьи
— Да есть тут один... Пятьдесят тысяч отвалил. Ничего, да? — со смешком спросил Величковский, пребывая в настроении благодушном и беззаботном.
— Рублей? — спросил Андрей.
— Ха! — залился плиточник веселым смехом, в котором прорывались нотки обиды и обделенности. — Долларов!
— Где же он их взял? — спросил Пафнутьев, стараясь, чтобы в его словах не прозвучало заинтересованности, чтобы только равнодушие и скука были в его вопросе.
— Девочки! — Величковский опять хохотнул, показав сквозь легкую строительную пыль золотые свои фиксы.
— Да-а-а? — протянул Пафнутьев, чтобы не дать возможности Андрею задать неосторожный вопрос. — Хорошие девочки?
— Интересуетесь? — спросил Величковский таким тоном, каким один мужик может говорить с другим мужиком о женщинах.
— Кто ж ими не интересуется, — протянул Пафнутьев. — Да только вроде того, что годы вышли, — Пафнутьев развел руки в стороны, как бы показывая полнейшую свою беспомощность в этом вопросе.
— У тебя?! — В вопросе наконец-то прозвучали и шутливый гнев, и вполне серьезная страсть. — Да в твои годы, мужик, все только начинается, понял? Все только начинается! До этого была строевая подготовка и ничего более! Только строевая подготовка! Понял?
— О-хо-хо! — протянул лукавый Пафнутьев со стоном. — Вот Андрей еще может блеснуть удалью молодецкой, да, Андрей?
— Как скажете, Павел Николаевич, как скажете. — Не любил Андрей подобных разговоров и никогда их не поддерживал. Что-то мешало ему, что-то всегда останавливало. Пафнутьев это прекрасно знал и обратился к нему с одной только целью — разбавить треп словами необязательными и пустыми, чтобы в них, в этих пустых и необязательных утонула суть других слов — жестких и необходимых.
— Не понимаю, как можно зарабатывать на девочках, — проговорил Андрей, поняв Пафнутьева. — На девочек обычно тратятся, и хорошо тратятся.
— Как поставить дело! — Величковский рассмеялся легко, беззаботно, даже готовность поделиться своими знаниями промелькнула в его смехе. И Пафнутьева опять озадачила беззаботность парня. То ли откровенно глуп, то ли не подозревает, какие события разыгрались в его квартире. «А может, просто хорошо владеет собой? — спросил у себя Пафнутьев и тут же себе ответил: — Нет, так владеть собой невозможно».
— Я пройдусь, посмотрю? — спросил Андрей у Величковского.
— Да, конечно! Начинай с ванной! Там все уже готово. Кухня тоже в порядке, а в комнатах еще с паркетом надо повозиться... Мастер уже проциклевал, осталось нулевкой пройтись.
— Так ты не один здесь?
— Мое дело — плитка, стены, сантехника... А паркетчик, электрик, плотник — эти за свое отвечают.
Андрей медленно прошел в следующую комнату, потом заглянул в ванную, в туалет. Плитка и в самом деле была положена неплохо — ни единого сбоя в рядах, ни единого выступа или утопленного уголка он не обнаружил. И шершавая плитка на полу, и кафель на стенах, и декоративный ряд вдоль потолка — все было в одном теплом, палево-коричневом тоне, даже светильники у зеркала были подобраны такого же цвета.