Банда 8

Пронин Виктор Алексеевич

— Да.

— Что вы о нем думаете?

— Ничего.

— Это хорошо. Это правильно. — Олег Иванович опять помолчал, глядя в залитое солнцем окно. — Это дело, как мне кажется, не столько уголовное, не столько криминальное, сколько...

— Политическое? — подсказал Пафнутьев.

— Совершенно верно. Хорошо, что вы это понимаете. У Лубовского высокие покровители.

— Мне кажется, что покровители у него не столько высокие, сколько запредельные?

— И опять согласен. А поскольку это так, то возникают определенные требования к вашей деятельности.

— Они

всегда возникают.

— Да. — Олег Иванович замолчал, придвинул к себе лист бумаги и, не глядя, снова вернул его на край стола. — Вы легко подхватываете мои мысли, — заговорил он холодновато, и, может быть, только сейчас Пафнутьев понял, что сидящий перед ним человек не нуждается в подсказках. Более того, Пафнутьев понял, что перед ним непознанная холодная глыба с большой, но какой-то скованной властью. Что-то его сдерживает, что-то не позволяет поступать так, как он считает нужным. И, похоже, ему, Пафнутьеву, придется поступать так, как считает нужным этот человек, уж коли он сам лишен такой возможности. — Что-то подсказывает мне, что мы сработаемся.

Пафнутьев благоразумно промолчал.

— В вас есть непосредственность провинциала. При полном отсутствии почтительности. Вы сказали, что ничего не думаете о Лубовском. Но у вас есть о нем какое-то мнение?

— Вор.

— Правильно, — кивнул Олег Иванович. Это был пожилой усталый человек, но Пафнутьев не просто чувствовал, а даже, кажется, слышал, как неустанно и беспрерывно работает в нем какой-то мотор, может быть, не слишком мощный, но не останавливающийся. — До вас, Павел Николаевич, уже проделана определенная работа. Собрано десять томов. Достаточно содержательных. Работа результативная, но она, к сожалению, не закончена. Так что вы начинаете не с пустого места. Человек, который проделал эту работу, не смог ее завершить. Он немного отлучился.

— Надолго? — спросил Пафнутьев.

— Думаю, да. Как говорится, уехал в длительную командировку.

— За рубеж?

— Дальше, — сказал Олег Иванович. — Оттуда нельзя даже позвонить. Нет связи. Оттуда не возвращаются.

— Понял.

— Видите ли, Павел Николаевич... Он просто исчез. Был — и нету.

— Мне грозит то же самое?

— Конечно, — легко ответил Олег Иванович.

— Я могу отказаться?

— Разумеется. Никаких проблем. Но мне кажется, приехав сюда, вы уже приняли решение?

— Да.

— Вы остаетесь?

— Да.

— Хорошо. — Олег Иванович вынул из стола черный пакет, в которых обычно хранят фотографии, и положил его перед собой на стол, не открывая. — На что вы рассчитываете, Павел Николаевич? Орден Андрея Первозванного? Московская квартира? Хорошие деньги? Общероссийская известность, телеинтервью, слава? Карьера, в конце концов?

Пафнутьев помолчал, рассматривая свои ладони и понимая, что ему сейчас задан самый важный вопрос, что от его ответа зависит — будет ли он раскручивать Лубовского или сегодня же вечерним поездом отправится домой.

— Ну что ж, Олег Иванович, — тяжко вздохнул Пафнутьев, отбрасывая вместе со вздохом все свои опасения, — все, что вы перечислили, — прекрасно. Я бы не отказался

ни от одного пункта. Но я не буду чувствовать себя несчастным, если не получу ничего. Мне есть чем заниматься в жизни, у меня есть с кем распить бутылку водки, есть кому пожаловаться и с кем порадоваться. Я в порядке, Олег Иванович. Я в порядке. Конечно, больше всего мне хочется получить орден Андрея Первозванного. По-моему, кавалеров этого ордена сейчас в живых меньше десятка. Попасть в такую компанию... Кто откажется?

— Шутите? — спросил Олег Иванович без улыбки.

— Конечно.

— Это хорошо. Если человек не допускает шуток, это несерьезный человек. Посмотрите. — Олег Иванович протянул Пафнутьеву черный конверт со снимками.

Пафнутьев бестрепетно вынул снимки из конверта, и, как ни подготовила его предыдущая жизнь к криминальным неожиданностям, в первые же мгновения он был ошарашен. На первом снимке была изображена человеческая голова, лежавшая на столике, по всей видимости, в детском саду — вокруг качели, раскрашенные под мухоморов грибки, врытые в землю автомобильные шины и прочие приспособления, призванные развивать в юных созданиях духовность и физическую выносливость. Голова смотрела на Пафнутьева мертвыми глазами, спутанные, залитые кровью волосы свисали на лоб, и возникало жутковатое впечатление, что голова еще живая, что смотрит она вполне осмысленно, правда, как-то уж очень печально.

Остальные снимки были примерно такого же содержания. Пафнутьев мужественно досмотрел их все до конца, сунул в черный конверт и положил его на край стола.

— Нет-нет, — сказал Олег Иванович почему-то повеселевшим голосом. — Это для вас, Павел Николаевич. Забирайте. У меня есть копии, копии есть и в других местах, даже в тех, о которых даже я не догадываюсь.

— Спасибо, — вежливо кивнул Пафнутьев. — Думаете, они мне пригодятся?

— Наверняка! — продолжал веселиться Олег Николаевич. — Это не случайные снимки, их собрал ваш предшественник, прежде чем отлучиться.

— Может быть, они и стали причиной его отлучки? — спросил Пафнутьев, начиная осознавать, какие снимки он только что рассматривал.

— Наверняка! — повторил Олег Иванович. — Другими словами, вы начинаете с того места, на котором он закончил.

— И эти все снимки имеют отношение...

— Самое непосредственное.

— Но если есть подобные доказательства...

— Эти снимки не являются доказательствами. Ваша задача, Павел Николаевич, сделать их доказательствами. Придать им, так сказать, юридическую силу.

— Ни фига себе! — крякнул Пафнутьев.

— Да, Павел Николаевич, да! Мы недавно говорили с вами о том, что это дело имеет некоторую политическую составляющую. Да, имеет. Я показал вам эти снимки, чтобы убедить в том, что политическая составляющая в этом деле не единственная, а может быть, и не главная. Снимки есть. У этих снимков есть имена, адреса, даты, мотивы...

— Мотивы — это хорошо, — сказал Пафнутьев.

— Да, есть мотивы, — повторил Олег Иванович. — Но эти снимки не привязаны к нашему герою. Хотя многие убеждены, что привязка существует.