Бандиты. Красные и Белые

Лукьянов Алексей

— Устал я что-то, Петр Семенович, — тихо сказал он. — Сердцу холодно.

— Ты чего? Ты ж этот, как его... лев! Вон какую речугу задвинул, ажно небесам жарко стало. То-то всех завел!

— Это, Петька, не лев, это я сам. На такое дело людей надо честно звать, а не прикрываться волшебной цацкой.

— Неужто сам?

— А ты думал, зря я Фурману в рот заглядывал? Учиться, брат, никогда не поздно.

— Как же ты решился, Чепай? Не хотел ведь.

— Уйди, Петька, не мешай. Я думаю.

Подумать

было о чем.

Если бы не Тверитинов, ни за что бы Василий Иванович не решился на этот шаг. Возвращение Аркани говорило об одном — он уговорил Махно и вез от него пакет. Хотя зачем был нужен пакет? Хватило бы самого Тверитинова.

Отказаться от запланированного еще весной означало предать Арканю, да и самого себя.

Это же означало и другое. Бойцы верят Чепаеву, и не потому, что он в руке льва сжимает, а потому, что заслужил доверие. Но одно дело — выступать против большевиков самому, а другое — людей за собой вести. Против белых воевать — это одно, это хлам из дома на помойку выбрасывать. С большевиками труднее будет. Чепай новой власти присягу давал. Теперь, обманувшись ее посулами, он восстал.

А бойцы — бойцы же не против власти идут, они за Чепаем идут. Значит, он один за них отвечает. Если ошибется и проиграет — всех бойцов под удар поставит, сам будет виноват в их гибели. Как такие вопросы решаются, Василий Иванович не знал. До сих пор он только в атаку ходил, политикой не занимался. Грязное дело оказалось — политика. Одному за всех решать.

Рядом присел Ночков:

— Ты понимаешь, на что дивизию подписал?

— Уйди, самому тошно.

— Это называется — государственная измена. Ты почему не сказал эти слова?

— Мне снова митинг собрать?! Сами не дураки, понимают, небось. А кто не понял, я им повторю, когда все в поход готовы будут. Ты со мной?

Ночков молчал.

— Помнишь, ты говорил, будто Колька Гумилев сейчас не воюет, а книжки издает? — спросил Чепаев. — Знал бы ты, как я ему завидую.

Ночков продолжал молчать.

— Да я понимаю — ты офицер, белая кость, ты к присяге серьезно относишься, а я чуваш безродный: хочу — даю слово, хочу — обратно беру. Я не против присяги иду, я против людей, которые от собственного народа этой присягой отгородились. Не пойдешь со мной — любись ты конем, не обижусь. Только не смей потом за моей спиной про меня гадости говорить, понял?

Чепаев встал со ступеньки, отряхнулся:

— Холодно становится. Пора уже теплые вещи примерять.

Перетрусов

«Казачок» сиротливо слонялся вокруг деловито жующих курсантов, видимо, так и не сумев отыскать себе ни котелка, ни ложки.

— Эй, пролетарий, иди сюда! — позвал Богдан. Он-то успел урвать кем-то опрометчиво оставленную без присмотра посуду и даже получить двойную

порцию у кашевара.

Голод не тетка, и «казачок», хоть и не особо радостно, подсел к Богдану.

— На, пошамай немного, — бандит вытер ложку об штанину и протянул «казачку». — Не давись, не отниму, — сказал Богдан, когда «казачок» без благодарности начал жадно уплетать перловку.

Стук ложки о край котелка наконец стал пореже.

— Ну что, решил уже, с кем останешься?

— Отстань. Не с тобой, — с набитым ртом ответил «казачок».

— Вот никакой в тебе благодарности нет. Я тебя одел, накормил, в люди вывел, а ты со мной как с врагом. Даже как зовут тебя — и то не говоришь.

«Казачок» продолжал молотить челюстями, не обращая внимания на Богдана.

— Все на самом деле просто. Если я правильно понимаю, тот отряд казаков, от которого ты отбился, собирается напасть на Чепаева. Чепаев же собирается отсюда уйти. Ты можешь пойти с ним против советской власти, можешь остаться здесь и ждать, пока казачки тебя порубят в капусту вместе с этими жел- торотиками, а можешь уйти со мной. Между прочим, того усатого хмыря видел рядом со знаменем?

Впервые за последний час Богдан привлек внимание «казачка».

— Ага, вижу, что заметил. Так вот — он и нашим, и вашим.

— В смысле?

— Он же давно меня прикрывает. Так вот, он и красным гадит, и белым. Ты, небось, думал, что он только Чепаева предает? Так я тебе скажу — отряд,

с которым ты скакал, по его наводке сюда направляется. Бьюсь об заклад — когда белые начнут ночью красных резать, он тревогу поднимет. Все всех перережут, а Ночков сам-герой возьмет, что ему надо, и поминай как звали.

— А что ему надо?

— Давай баш на баш?

— А чего тебе?

— Имя свое скажи?

— Тьфу, пропасть, — рассердился «казачок», — я тебе девка красная, что ли? Имя он спрашивает!

— Я ж тебе назвался. Справедливо будет.

«Казачок» помялся немного:

— Ну, Лёнька Пантелкин.

— Вроде не врешь.

— Не вру. Ну, чего надо тому типу?

— Да бог его знает. Он не говорил. Вернее, говорил, но как-то так, неконкретно. Вроде нужен ему сам Чепай, за голову которого белые обещали двадцать пять тыщ золотом.

— Ни хрена у него не выйдет, — сказал Лёнька и снова принялся за еду.

— Почему?

— Потому что этот... как его?

— Ночков. Начальник штаба, между прочим.

— Вот тварь двуличная... — Лёнька на мгновение задумался. — А, вспомнил. Голова этого Ночкова сейчас больше на голову Чепая походит, чем у самого Чепая. Ты видел, какой он?

Богдан ухмыльнулся.

— Так что, ты со мной?

— Душегубствовать? Нет уж, это без меня.

— А если не душегубствовать?