Банджо
Шрифт:
— Джим, — сказал он тихо, — вот мы и дома. А теперь я вызову врача, ладно?
— Лучший врач для меня — мой доктор Банджо. — Джим улыбнулся.
Гэс стянул с Джима залитый кровью пиджак, потом рубашку и майку, обнажив худой торс с выпирающими ребрами; еще совсем недавно гладкая, блестящая черная кожа на груди Джима была разворочена, все забрызгано кровью; рана была огромной, раскрытой, обнажившей кости и мясо. В Джима попал заряд крупной дроби.
— Братец Джим, — сказал Гэс, — знаешь, похоже на то, что ты принял в себя немножко свинца.
— Да?
— Джим, я хочу для тебя что-нибудь сделать, — сказал Гэс медленно, — но вот не знаю, что.
— Не беспокойся обо мне, мистер фермер. — Голос Джима слабел. — Но знаешь что? Не мог бы ты как-нибудь позаботиться о Бесси? Я когда-то, когда ей так нужна была моя помощь, ее сильно подвел, а теперь мне хотелось бы...
— Джим, тебе не надо много говорить. Я сделаю все, что нужно. Обещаю.
— Темно тут как-то... — с трудом проговорил Джим. — Пока, пахарь, пока, старое банджо...
— Джим, Джим, — воскликнул Гэс в отчаянии, — Джим, не уходи! Держись!
Но держаться было не за что, кроме десятка кусков свинца в груди и в животе. А свинец был глух, слеп, равнодушен, холоден и тянул в вечную ночь.
Входная дверь с грохотом открылась; из боковой комнаты выскочила та высокая женщина, которую, войдя, мельком видел Гэс.
В комнату ввалился большой, тяжелый Мориарти; лицо у него, как всегда, было красным; костюм плотно облегал его телеса; в руках он держал короткоствольный пистолет. Он чуть не столкнулся с женщиной.
— Что здесь происходит, Бесси? — заорал Мориарти, ухватив ее свободной рукой за плечо. — Я пришел сюда по следам крови.
Женщина не попыталась высвободиться. Мориарти еще крепче ухватил ее — ему явно нравилось причинять ей боль.
— Раскалывайся, сука!
— Если ты перестанешь мне делать больно, я тебе тут же все скажу. — Она придвинулась ближе к полицейскому. — Мой брат ранен.
Мориарти отстранился от нее; выставив вперед челюсть, он пристально всматривался в нее, пытаясь определить, говорит ли она правду. Но вместо этого увидел в выражении ее лица нечто, что заставило его спросить:
— Ты что, опять эту пакость нюхаешь, а? Тьфу, мерзость! Между прочим, я еще не получил того, что мне причитается.
— Иди сюда, Мориарти, — сказал Гэс, вставая с колен у дивана, на котором лежал Джим. — Деньги у меня.
Мориарти поднял повыше свой пистолет и двинулся к Гэсу, всматриваясь в полумрак.
— А, я, кажется, тебя знаю, мистер.
— Убери свою пукалку, а то я тебе ее в нос засуну.
Мориарти, пораженный уверенным тоном Гэса, опустил пистолет.
— Я тебя арестую за убийство, — сказал он не очень уверенно.
— И кого же я убил?
— Тони Керчански лежит там, на улице, в голове у него дырка.
— А кого ты будешь арестовывать за смерть моего друга? — спросил Гэс.
Мориарти подошел еще ближе и пригляделся. Рассмотрев Джима, он сказал:
— Дело дрянь.
— Чистая прибыль тебе, — сказал Гэс, беря в руки пиджак Джима.
Он пошарил по карманам, нашел конверт и
— Это тебе. Ведь ты живешь только для этого, а? Пойди, устрой себе на эти деньги обед в свою честь.
Мориарти, ничего не сказав, взял конверт и пошел звонить по телефону. Гэс повернулся к женщине, которая стояла в самой темной части комнаты, высокая и загадочная. Она любила темноту, бархатную, плотную темноту, в которой можно спрятаться.
— Мисс Криспус, — сказал Гэс, — Джим был моим лучшим другом.
Гэсу показалось, что она неуверенно стоит на ногах, но в следующее мгновение она, покачнувшись, уже шла к нему. Ее движения были удивительно грациозны, текучи. Когда она вошла в полосу пятнистого света, пробивавшегося сквозь зашторенное окно, Гэс смог получше рассмотреть ее: изогнутые брови, прямой нос, светло-коричневая кожа.
У Гэса перехватило дыхание. Все происходило слишком быстро. Ему показалось, что он знает ее уже очень давно. Что она ему являлась в мечтах и снах, эта потерянная и вновь обретенная нубийская красавица. Это все уже было, давно, тысячи лет назад. Она была Нефертити, царица Египта, а он — Хирам из славного города Тира; на пути из Финикии он встретил ее в Фивах, и сердце его оказалось в плену египетской красавицы; эта любовь принесла ему высочайший восторг и величайшую боль. Эта любовь пережила века. И в этот момент, в полутемной, жаркой комнате воплотилась снова. Трагедия и экстаз древней любви в мгновение ока возродились, соединили его и ее в восторге мгновенного узнавания, мгновенного взаимного влечения, в мгновенно вспыхнувшей и связавшей их прочнейшими узами любви.
— А ты, наверное, Гэс. Мне Джим говорил о тебе. А я Бесси.
Еще до того, как она начала говорить, Гэс знал, как будет звучать ее голос. В ее огромных, расширенных глазах было нечто неестественное; зрачки казались бездонными колодцами, голос звучал тихо, словно она была в полусне. Гэс вспомнил слова Мориарти и догадался, что она находится под воздействием кокаина. Хотя Гэс прожил в Канзас-Сити всего несколько месяцев, он уже научился распознавать признаки кокаинового кайфа.
Она догадалась, о чем он думает.
— Да, Гэс, ты прав, я сижу на белом порошке. Но это ничего не значит. Что мне оставалось делать? Ведь тебя рядом не было.
— Ладно, Бесси, — сказал Гэс, — но теперь-то я здесь, рядом с тобой. И с этой пакостью для тебя покончено. Извини, что я так круто беру, но ничего уж с этим не поделаешь. Я должен был это сказать. Нам надо сразу обо всем договориться, знаешь, чтоб потом не было обид.
— Да, я понимаю, мистер Красавец, — кивнула она. — Понимаю, понимаю.
В комнату после переговоров по телефону вернулся Мориарти. На лбу у него застыли капельки пота, но глаза, обрамленные жировыми складками, смотрели все так же остро и проницательно; пистолет был у него уже не в руке, а в кобуре. Он подошел к Бесси и попытался положить ей руку на бедро, но она отодвинулась от него своим текучим, грациозным движением, и рука нашла только пустоту.