Банкир
Шрифт:
— Остановитесь, мистер! Остановитесь!
В тот момент, когда задние колеса машины уже коснулись ноги мальчугана, его товарищ отчаянным рывком вытянул его из-под машины. Швейцар, стоявший у входа в ресторан, ринулся вперед на мостовую, отшвырнул обоих мальчишек к водостоку и, мгновенно приосанившись, подоспел к машине вовремя, чтобы открыть заднюю дверцу «флитвуда». Палмер даже на расстоянии мог видеть подобострастную улыбку, с которой швейцар приветствовал гостя.
— Ну и герой, нечего сказать, — пробормотала Вирджиния.
— А им хоть бы что! — сказал Палмер. —
Оба мальчугана, лежа у водостока, хохотали во все горло. Вирджиния внимательно взглянула на них.
— Смеются, чтобы не заплакать, — проговорила она.
Загорелся зеленый сигнал светофора, и они стали переходить улицу. Вирджиния впереди, а за нею — Палмер. Они молча миновали мрачные, уходящие ввысь колонны здания «Сигрэм». Все оно светилось желтоватым светом, проникавшим изнутри сквозь застекленный фасад.
— Город насилия, — сказала Вирджиния. — Дикие нравы. Здесь вершатся страшные дела. Вопиющие контрасты.
— Значит, вы тоже из тех, кто проливает слезы над уличными сорванцами? — Палмер вздохнул.
— О нет, — возразила она. — Я ведь и сама была уличной девчонкой. Но в то время к нам не относились с таким пренебрежением. А теперь это лишь один из множества признаков отчаянного положения, в каком находятся многие люди.
Палмер немного помолчал, затем сказал:— Но я, право же, не заметил признаков отчаяния у этих мальчуганов.
— Вот видите, — сказала Вирджиния,
— Что «вот видите»?
— Ах, это длинная история.
— Я готов слушать, — сказал Палмер. — А так как нам предстоит еще бесконечно длинный путь, то…
— Вам не понравится то, что я скажу.
— Возможно. И все же прошу вас, говорите, я слушаю.
— Прежде всего постарайтесь понять, с чем сталкиваются в жизни эти двое ребят, какие обстоятельства им благоприятствуют и какие действуют против них, — начала она. — Им повезло, что они получили хороший район. Здесь расположен фантастически дорогой ресторан, два ночных клуба, в которые часто заглядывают самые популярные кинозвезды и всякие другие знаменитости. И вдобавок гостиница тут же неподалеку. И весь этот квартал — их. Если мальчишка из другого квартала попытается прийти сюда, его разорвут на части.
— Кто, эти мальчуганы?
— Они пойдут на все, чтобы отстоять свой район, если он прибыльный. И так будет до того дня, когда кто-нибудь посильнее их не смекнет, какие выгоды можно извлечь из этого злачного места, и не воцарится здесь, прогнав их. Ведь за ночь каждый из них может заработать по крайней мере по пять долларов.
— Заработать такие деньги, открывая дверцы?
— Не только. Они выглядят до того жалкими, что редко кто решится отогнать их. Посетители ресторана и ночных клубов этого квартала не посмеют на глазах у всех дать пинка маленьким оборвышам. И чтоб от них отвязаться, им могут бросить монету в четверть доллара.
— Ну а как же швейцары? — спросил Палмер. — Разве они не гонят этих мальчишек?
— Да, но только в тех случаях, когда чувствуют, что кто-то наблюдает за ними, или когда мальчишки становятся слишком назойливыми. А вообще здесь действует закон: живи и давай жить другим.
— Вы так думаете?
— И еще, — продолжала Вирджиния, — им помогает их гордость: они никогда не станут плакать в присутствии «anglos» [Так называют в Латинской Америке североамериканцев.]. Вот в чем дело. Все чувства они выражают смехом.
Палмер искоса взглянул на Вирджинию, на ее лицо, повернутое в профиль к нему, с крепко сжатыми губами.
— Это очень ограниченное средство выражения чувств, — сказал он.
— Не спорю. Зато против них действуют многочисленные факторы. Вопервых, время. Когда они подрастают, швейцара это уже не устраивает, и тогда он изгоняет их навсегда. У кого не вызовут тревоги такие подростки-пуэрториканцы, слоняющиеся по кварталу? Того и гляди поножовщину затеют. Поэтому их золотая пора детства, когда они могут что-то заработать и, смеясь, встречают удары судьбы, длится недолго.
— Во-вторых, — продолжала она, — заработанные ими деньги тоже оборачиваются против них. Конечно, если они приносили бы домой все заработанные деньги, то все было бы в порядке. Но покажите мне ребенка, который в силах справиться с соблазном утаить хоть несколько долларов! А ведь эти несчастные доллары приносят немало бед. Мальчишку могут изувечить или убить, пытаясь отнять их у него, или он может пристраститься к наркотикам, к вину и стать алкоголиком. Он может даже накопить денег для того, чтобы купить пистолет.
— Или, — прервал ее Палмер, — он может купить себе костюм, пойти в кино, хорошо поесть. Почему вы считаете, что он будет тратить деньги только на то, что должно привести его к гибели?
Она остановилась и повернулась к нему лицом. Ее рука скользнула по его локтю. — Я же предупреждала, что вам это не понравится, мой благонравный друг.
— Я хотел указать и на другие возможности.
— Возможности, о которых вы можете судить из опыта вашего детства? — сказала она. Под ярким светом, падавшим из витрины с автомашинами иностранных марок, ее глаза, внимательно изучавшие лицо Палмера, стали как будто еще больше и темнее. — Нет, вы просто не способны понять жизнь уличных мальчишек Нью-Йорка.
— Но я же пытаюсь.
— Или понять, что такое для них деньги. Однажды вы мне изложили все свои взгляды на деньги. Помните? Вы сказали, что деньги — основной фактор в нашей жизни. Не так ли?
— Да.
— А для этих ребятишек, — сказала ему Вирджиния, — деньги — это плата за освобождение. Вот почему они тратят эти деньги так безрассудно и быстро, у них неодолимая потребность вырваться из угнетающей их жизни, в которой они лишь мелкая, ничтожная тварь. А деньги сразу придают им силу и значение. Деньги — это пистолет, который дает им возможность почувствовать себя на голову выше всех окружающих. Или это бутылка дешевого крепленого вина. Или наркотики. Но уж, конечно, это не сытный ужин, не стакан кокаколы и не слоеное пирожное.