Банкир
Шрифт:
Самое противное, что я тоже ничего не ощущаю. Ни прошлого, ни будущего, ни бытия, ни сознания… «В теле — такая приятная гибкость образовалась…» Амбал делает шаг, еще… Если подойдет вплотную — мне не справиться: уж очень туша велика. Он делает еще шаг. Дергает рукой с зажатой «бабочкой». Губы ощерены, от улыбки остался только оскал. Зубы неровные, в желтоватом налете… Ап!
Дальнейшее произошло мгновенно. Провожу короткий ложный выпад правой, молниеносный крюк левой снизу в подбородок… Внутри словно разжалась разом сдерживаемая пружина… Легко, словно на тренировке,
Лошадиная морда напарника убраться успела не полностью: дверца приложила его в лоб. Теперь дергаю ее на себя; худой — старается удержать, рука его тянется к бардачку. Ну уж нет… Как говаривала одна подруга: «Иди сюда, мой сладкий сахар… Тебя я в чае растолку!»
Худой понял бесперспективность упираний, отпустил дверь, маханул рукой с зажатым ножом. По груди — словно бичом стеганули… Второго маха он сделать не успел — моя левая уже пошла… Попал! Больно жутко! Самое противное, что ему — нет: удар пришелся в голову, а чему там болеть, там же кость! Тем более он вырубился сразу: голова мотнулась, словно у «синей птицы», извлеченной из сломанного рефрижератора, и упала на щуплую грудь. Больше в этом катафалке — ничего. Ну на нет — и суда нет.
— И… И — что теперь?.. — спрашивает Лена. Хотел бы я сам это знать. Хотя — картина битвы мне ясна. Шестерки, причем ни одной — козырной, судя по тощим «голдам» на шеях. Перегоняли машину какому-то крутому; номера — транзит. А катание на такой тачке не только расслабляет, но и обязывает. К тому же юга, даже по зимнему времени, место небезбабное, да и девчушки, что болтаются при дорогах, не самые недотроги… Как известно, халява быстро приедается. Да и крутость показать некому. А «кар» обязывает, ох как обязывает!..
Со-о-тветствовать! А тут на свою беду — отдыхающие… Возможность получить свою малеху кайфа — кто ж упускает?!
«Любопытство губит кота», — констатируют наши друзья-англичане. И они правы. Но, во-первых, я не кот, а во-вторых, не будем путать нездоровое любопытство и здоровую любознательность. За чем это так рьяно устремлялся худенький?.. А потому с легким сердцем забираюсь в бардачок авто, благо надписи «Не влезай, убьет!» не вижу. Ну, конечно, «пушка». Причем — слишком крутоватая, как и бибика, для таких сугубых дебилов.
— Сережа… — отвлекает меня от размышлений голос девушки. Оборачиваюсь к ней.
— Да? — И вижу, что увлекся: Лена смотрит на меня широко раскрытыми глазами малыша, увидевшего Карлсона, только в каске и бронежилете, на груди у него мерцает золотистая эмблема, а вдоль спины бежит немудреная надпись:
«Военно-воздушные силы».
— У тебя вся рука разбита… Давай замотаю… Шарф, он чистый…
Смотрю — действительно: руку раскроил основательно, а она мне не чужая.
Девушка осторожно, умело подхватывает ее
— Это что, настоящий?
— Говорят… — пожимаю я плечами. Хм… А Михеич уверял — на тысячу миль вокруг…
— Сережа, — тихо произносит девушка, мельком, оглядывая «поле битвы». — А ты — кто? Пожимаю плечами, чувствуя, что мой взгляд стал не менее беспомощным:
— Я не знаю.
— Что, совсем?
— Совсем.
Глава 24
— Это правда? — Взгляд девушки внимателен и серьезен.
— Чистая.
— А… Почему?
— Что — почему?
— Почему не знаешь? Пожимаю плечами.
— Так ты не из газпромовского пансионата?
— Милая барышня, я понятия не имею, откуда я!
— Честно?
— Знал бы прикуп — жил бы в Сочи! А то и на Мальдивах или где там.
Девушка смотрит на меня недоверчиво.
— Не хочешь говорить — не говори. — Оглядывает лежащих бандитов:
— А с этими что? Они ведь в себя придут?
— Ага. Оклемаются минут через десять. С легким сотрясением мозгов.
— С легким?.. — хмыкает Лена.
— Ну. Мозгов-то немного. Сядут за руль и поедут своей дорогой.
— Думаешь?
— Уверен. Их дело — этот «катафалк» перегнать пахану в цельности и сохранности. А дорожные приключения шестерок паханов не волнуют.
— А если они…
— Нет. Не та масть. Не вернутся. Нас искать не будут: не их территория.
Кто, как, с кем здесь повязан — они не знают.
— А все-таки…
— Транзит — он и в Африке транзит.
— А… А пистолет?
Вообще-то «пушка» классная. И — чистая. Очень хочется забрать как приз.
Презент. Сувенир. Но «пушка» — тоже паханова. И с ребятишек за нее спросят.
Хотя мне и глубоко начхать, что их в «угол поставят» или с понижением на жарку шашлыков из «жучек» переведут за такое упущение, но пистоль возвращаю на положенное место: в бардачок. Поскольку мыслительный процесс у отморозков затруднен по причине атрофии аппарата мышления, а все энергетические силы организмов уходят на переработку приятной пищи, резонно опасаюсь, что отсутствие «дуры» заставит их задержаться в станице… А на кой нам такие коленкоры, как сказал бы Михеич? Впрочем, щедрость должна быть разумной: пистоль разряжаю, вытряхиваю «маслята» из обоймы. Ибо отморозья душа — потемки.
А зимняя ночь почти в Гаграх — сродни полярной. Беспросвет.
— Милая барышня, по-моему, мы застоялись. Бежим? А то холодно.
— У тебя порез на груди.
— По касательной. Не смертельно.
— Да это я вижу.
— Разбираешься?
— Я на фельдшера училась. И даже практику прошла. Все же порез приличный, но рука — хуже. Больно?
— Терпимо. Лен, поговорим на бегу, а? А то ведь околею от кровопотери.
Рванули?
— Рванули. А куда?
— Вперед!
— «Я на длинной дистанции помру, не охну, пробегу, быть может, только первый круг — и „сдохну“… — напела Лена вполголоса.