Банкир
Шрифт:
— »…Но сурово этак тренер мне: мол, надо, Федя! Главное — чтоб воля, говорит, была. К победе», — поддержал я. Если бы еще знать — в чем она, эта победа…
— Слушай… А ты не шутник? — спрашивает девчонка.
— В чем?
— Я насчет твоего беспамятства.
— Нет.
— То есть ты что, вообще ничего не помнишь?
— Я ничего не помню о своей жизни. Только какие-то картинки, больше похожие на сны…
— Знаешь, ты не отчаивайся. Ты вспомнишь.
— И я так думаю. А пока, как нас учит «Молинекс», великий и мудрый, — надо жить играючи…
— Сережа… А серьезно?
А
Дядька из спецназа, заброшенный в море с парашютом с целью выяснить намерения плывущих от берегов Турции рыбных косяков и тем самым вычислить милитаристские планы этого члена НАТО относительно мирных греков-киприотов?.. Бред! Стоп.
Кипр. Что-то очень знакомое… Двухэтажный особняк, бассейн, оливковая рощица, сосед — улыбчивый круглолицый парниша из Красноярска, с какого-то очень металлоемкого предприятия… Что еще?.. Нет, не помню.
А серьезно?.. Мужчина должен относиться к себе очень серьезно. Но — внутри. Слишком многие, дующиеся от серьезности целей, эпохальности намерений и громадья планов, так и остались ничем по жизни. Или — лопнули радужными мыльными пузырями, но, в отличие от настоящих, никому из детворы радости кратким своим существованием не доставив. Помнится, Оскар Уайльд выразил это пьесой:
«Как важно быть серьезным». Потому его герои всю жизнь «берберировали»: валяли дурака, учились жить, абсолютно ничего не делая и стараясь занять время… И это при том, что Великобритания была империей, расположенной равномерно по всему земному шарику.
«Надо жить играючи…» Как? Угадать мелодию? Или — назвать все слово? Или — выбрать приз? «Я давал ему восемь миллионов, а он?..» Если в России что и получалось играючи — так только умирать! А жить надо счастливо! Хочешь быть счастливым — будь им!
— Лена, пойдем в гости? Это серьезно.
— В гости?
— Ага.
— Прямо сейчас?
— Конечно.
— К кому?
— Ко мне.
— Так ты в станице живешь?
— Сейчас — да. У Ивана Михеевича Петрова. Мудрый старикан. И умный. В настоящее время он занят ловлей пелингасов.
— Кого?
— Рыба такая. А испеченный в углях пелингас — это, я вам скажу, милая барышня, деликатес. Ну как?
— А Иван Михеич — это такой же, как ты, беспамятный бедолага, только с бриллиантом на пальце?
— Не. С памятью у Михеича — все путем, несмотря на возраст, и бриллиантов нет.
— А жаль.
— Не в бриллиантах счастье.
— Угу. А в их количестве и качестве. Сереж, а ты — резонер. Кстати, как твоя фамилия?
— Хм… Вот это мне тоже еще предстоит выяснить.
— Ну надо же… А знаешь… Может быть, так лучше?..
— Как?
— Не помнить прошлого. Жить — сейчас. И думать о будущем.
— Может быть… Только… Зло из прошлого может настичь тебя в будущем. А удар лучше встречать с открытыми глазами.
Глаза у капитана Назаренко слипались. Ночь выдалась бурной, и если бы одно вино, а то еще и спиртяга… А эти газовики-северяне пить горазды, как кони…
Не, не надо было
Как завелись — он помнил смутно. К свояку — тот работал при пансионате — он поехал по рыбу. Свояк с двумя пацанами сети выставлял, и хоть по этому времени улову небогато, а все же… Потом рыбу присаливали и отправляли в Приморск, да и санаторий брал для своих. Все деньги. Тем более капитан Назаренко давно перестал жить на жалованье… От рыбоколхоза да от винсовхоза одни названия остались, мужики стали винокурить, да рыбу брать, да хозяйствовать на свой страх и риск, а при нем, при Назаренке, риску-то и поменьше. Потому как — порядок. Ну и казаков собрали, а то как же — татары, те за своих горой, казакам — тоже треба… И над правлением поселковым, и над отделением милиции — два флага: российский и казацкий. Своя земля, стало быть, самим и сберегать, и порядок хранить. Взять тот же рынок. Базар, значит. По субботам из Приморска, и из района — продавцов валом… Года четыре назад и рэкетиры какие-то объявились. Тогда без «пушек» — с ножами да цепями. Морды здоровые, наглые… Ну, покрутили их, нагайками отходили — мало не показалось.
Эти больше не появились. А два там заядлых оказалось. Сильно заядлые, мать их… Приехали как-то снова, на «жигуленке», да выцепили двух парней, да порезали… Одного — насмерть. А у самих — стволы, да не какие-нибудь, а «калаши», у милиции тогда еще таких не было. А куда с нагайкой на ствол?
То-то… Так и уехали ухарями: сам Назаренко к родне в Первомайскую отъезжал, а молодые лезть с «поэмами» против «калашей» заопасались. И правильно: тут по уму все надо. Не с кондачка.
Ладно, значит, не хотите добром — давайте по закону. Семен Назаренко настроил отцову еще двустволку — немецкую, трофейную, на сто пятьдесят метров утку доставала! — взял двух сержантов да рядового, да в другой базарный день на дорогу и выехал. А дорога тут благо одна.
Решил правильно: заядлые те приехали, успех, так сказать, закреплять. Да еще и на двух машинах: одна — «восьмера», с тонированным стеклом, самый шик по тем временам…
И на базар, и-ну хозяевами ходить; да и чего не ходить: казаки, те глаза прячут, а милиции — никого. Обратно двинулись, взяв с торговых, с кого что, хоть тогда и не богато было… Зато показали, что хозяева. А для Семена Назаренко что главное: что «споличное» налицо. Прибежал до него пацаненок его, Васька, доложил: дескать, приезжие те и деньги брали, и товаром, и при стволах они, не особо и прятали: у одного под полой «калаш» бесприклад ный, десантный, так и висел стволом вниз. А значит, что имеем? Бандитизм имеем — это раз.
Вооруженный разбой — это два. Ну, может, и не совсем разбой — да это как повернуть… А то свел бы все это хитрый адвокатишка к пьяной хулиганке — кому это надо? Станице уж точно не надо.
Едут, значит, эти артисты-куплетисты обратно навеселе: взяли станицу, чего ж не расслабиться! А Семен Назаренко даром, что ли, в пехоте служил: людей своих грамотно затаил да окопаться заставил, да у всех — двустволки;
«Макаровы», те на «добой» хороши; против «Калашниковых» просто пукалки, и все.