Банкир
Шрифт:
Кащеич был в превосходном расположении духа. Принятый стакан водяры после почти двухнедельного вынужденного воздержания, натощак, подошел сразу, и не просто подошел — прижился, как родной, рождая какую-то блаженную любовь и к этому менту, сидящему за рулем, и к окружающему миру, и ко всем на свете. Падал снежок, жизнь показалась вдруг Кащеичу такой же чистой и светлой; а полная нескладуха случается всегда и повсеместно только потому, что люди злятся и завистничают друг на дружку, вместо того чтобы… Что должно быть «чтобы», он додумать не успел.
— Приехали. — Капитан остановил машину как раз за пансионатом. — Я буду у передней калитки. Вроде как по какой надобности
— А чего тут недопонимать-то? — искренне удивился Кащеич.
— Ну и пошел!
— Начальник…
— Ну?
— Мне бы это… Пятьдесят грамм, для храбрости…
— Перебьешься. Потом.
— Да как — потом?! А если бугаи те мне последние зубья повышибают? Я уж тогда не смогу…
— Жрать, может, и не сможешь, а водку… Водки выпьешь, как дитенок молоко! — осклабился Назаренко.
— Начальник… А все же надо — для достоверности… А то выветрилось же все!
Назаренко с шумом вдохнул в себя воздух. И прямь… Чего раньше времени этих разрядников настораживать? Лицо его просветлело: из глубины бардачка извлек невесть с каких времен заныканную там бутылку мутного яблочного самогона. Возил: самому такое пойло пить было в падлу, а вылить… Чего ж это добро зря выливать, мабуть, пригодится… Вот и пригодилось.
— Держи, — царственным жестом подал он емкость Кащеичу. Тот заскорузлыми ногтями вытянул пробку — по салону поплыл густой запах яблочной сивухи. — Глотай, что ли, не тяни! Не сблюешь?
— Да что я, басурманин чи нехристь какой? — Кащеич бережно обнял бутылку ладонями, заглотал…
— Хорош! — оторвал его капитан, плеснул из той же бутылки на облезлую куртку бродяги. Снова втянул воздух. — Вот теперь учуют, еще как учуют… Иди уже, — и вытолкнул оборванца из машины.
— Премного благодарны, начальник, — икнул тот. — А закусить бы сигареткой, а?
— Вот у спортсменов и стрельнешь…
Захлопнул дверцу, подождал, пока Кащеич скроется за калиткой, сморщил нос… Ему показалось, что после этого доходяги в салоне остался не только запах дешевой сивухи, но и что-то еще от неуюта, неустроенности, полного жизненного разложения и непорядка — всего, что Назаренко терпеть не мог, что казалось ему не только противным и липким, но и заразным… Он приоткрыл дверцу, отбросил подальше от себя, на заднее сиденье, бутылку с яблочной сивухой, предварительно не забыв тщательно притереть пробку — не пропадать же добру, авось еще сгодится, — вытащил из внутреннего кармана плоскую фляжку «Смирновской», сделал несколько глотков, закурил ароматный «Кэмел» и уже во вполне размеренном расположении духа тронул машину вокруг базы, к парадной калитке. Теперь оставалось подождать вопля этого недоноска, а там… А там — жизнь покажет.
Назаренко терпеливо курил, придерживая сигарету левой рукой, правая лежала на прохладном вороненом металле автомата; оружие, как и его владелец, было готово к любым неожиданностям. Вполне.
Настроение у Кащеича испортилось, как только он вошел на территорию дома отдыха. То ли оттого, что вкус сивухи напрочь перебил кайф от благородной «смирновки», то ли еще отчего… Вдруг неожиданно из глубины души поднялась горькая, разрывающая сердце обида — и на баб, с которыми хороводил, и на людей, тупых и злобных, и на всю свою нескладушную, незадавшуюся жизнь… Кащеичу вдруг стало так жалко себя, что он едва не сел прямо в мокрый ноздреватый снег и не зарыдал в голос… А ноги вдруг стали ватными и тяжелыми, в горле застрял какой-то ком… Нет, блевать он не хотел, от спиртного его никогда не воротило… Разве что от жизни… А еще больше захотелось забраться в какой-нибудь закуток в одном из этих домишков, прилечь да и заснуть, в тепле и покое… Он бы так и сделал, да уж очень боялся Назара… Этот мент был правильным только
Заметив впереди здоровенную фигуру в спортивном костюме, Кащеич попер прямо на нее, не разбирая дороги… Чуть в стороне и сзади маячил еще один, этот может и по котелку наварить, да чего уж… Семь бед — один ответ…
Рассмотреть приближающуюся спереди фигуру мешал какой-то туман, застилавший глаза. Кащеич облизал пересохшие разом губы и вдруг понял, что это… слезы… Его слезы.
— Эй, земеля, — прокашлял он, и собственный голос показался звучащим из пустой глубокой ямы, — ты бы курева подогнал, что ли! — Внезапно Кащеич почувствовал прилив сил, даже какой-то азарт, даже какой-то неведомый прежде кайф — то ли собственный голос придал ему храбрости, то ли сознание того, что сам капитан стоит на стреме со стволом и придет отмазывать, если его вдруг начнут месить смертным боем… — Ну ты че, чушок, не расслышал, что ли? — произнес он наглее и увереннее.
Тяжелый десантный нож, брошенный с огромной силой, перерубил шейные позвонки; клинок вышел спереди, через горло… Снег полетел навстречу, навалился на Кащеича неподъемной тяжестью. Окрасившая его кровь казалась черной.
— Готов?
— Как огурчик. — «Спортсмен» подошел сзади, вытянул клинок, обтер о лохмотья бродяги, спрятал в ножны под курткой.
— Это вроде бомжара… Точно — не при делах. Овца. Может, зря? — произнес тот, что маячил спереди.
— Не мямли. «Зря» в нашем деле не бывает. Шатается лишний человек, а чего шатается на ночь глядя? Без людей — оно спокойнее.
Саша Шмаков вышел на окраину Лазурного. Людей видно не было.
Свежеотстроенное административное здание газпромовского санатория походило на небольшой банк: стены были «затянуты» пластиком под мрамор, верхний этаж, по теперешней моде, был выполнен из тяжелого тонированного стекла и сидел на здании, как кепка на кавказце. Строение казалось угловатым, громоздким и настолько не вписывалось в привычную южнорусскую архитектуру…
Впрочем, архитектура в здешних местах вообще была странной. Церковь в Раздольной, выстроенная в 1781 году выселенными сюда после пугачевского бунта, от греха, запорожскими казаками, хотя и не участвовавшими и даже не сочувствовавшими оному, а все же… Пребывание их в Южной Малороссии беспокоило императрицу Екатерину… Так вот, церковь эта походила скорее на языческий храм или на здание какого-нибудь Совнархоза, возведенное в стиле «сталинского псевдоклассицизма». Треугольный фронтон поддерживался несколькими массивными круглыми колоннами, словно Парфенон, и только колокольня чуть в стороне указывала на то, что это — православный храм. Как позже выяснилось, колонны действительно оказались старинными, тринадцатого века, добыли их казаки с развалин какого-то готического монастыря на самой окраине Раздольной; выполнены же они были средневековыми мастерами в древнем дорическом стиле из натурального розового мрамора, завезенного Бог знает откуда. Впрочем, колонны побелили, и сделались они «по станичной моде»…
Шмаков усмехнулся. Он почти не сомневался в том, что через некоторое время пластик на газпромовском здании покоробится и облезет, местное руководство, недолго подумав, оштукатурит и побелит стены, ну а затонированная «кепка» по-прежнему будет украшать эту не очень опрятную конструкцию, словно символ нездешнего «смутного времени»…
Два могучих «ниссана» и большой фургон действительно примостились у самых дверей здания, украшенного табличкой: «РАО „ГАЗПРОМ“. Пансионат „Газовщик“.
Администрация». Людей поблизости видно не было.