Банный дух
Шрифт:
– Светик, вот сейчас докурю, и тогда пулей примчусь, – искренне, с жалостью в голосе скороговоркой проговорил Крайнев, клятвенно прикладывая большие, смуглые ладони к своей выпуклой груди.
– Нет, Лёня, давай выйдем, если до тебя не дошло, то я тебе растолкую, – настоятельно, твёрдо сказала она, не сводя с него влюблённого нежного взгляда с налётом укора. Крайневу ничего не оставалось, как только деланно развести руками, чей жест относился к Трухину, наблюдавшему со стороны не без улыбки за выразительной сценой объяснения супругов.
Крайнев не столько из вежливости, а сколько от безвыходного положения
Трухина это нисколько не волновало, он смотрел на Крайнева, как на подневольного раба, попавшего во власть бабе, хотя по-настоящему всерьёз не унывал оттого, что Светка увела дружка, оставив его одного дожидаться возвращения Блатова.
– Лёня, я сейчас должна поехать в контору, – заговорила в сумрачном тамбуре Земелина. – Ты ступай к нам, я буду тебя ждать прямо сейчас, мне ты нужен трезвым.., понимаешь? Я опасаюсь, что к моему возвращению ты уже будешь, как вчера, тёпленький. Между прочим, ты перестал выполнять наш с тобой уговор, мой соколик!
– Да это случайно, а сегодня я буду как стёклышко, Светик, – воскликнул тот, строя ей глазки.
– Лёня, не надо мне врать, идём, ты вчера впервые был не в состоянии… или непонятно говорю? И вот что, я поняла, для чего вы самочинно закрыли баню, да, Лёня, поняла! Но учти, если этот раз ещё повторится, я всё доложу маме, и нечего на меня смотреть обиженными глазами, артист ты мой?
После своего разоблачения Земелина про себя отметила, как снова донельзя поглупело лицо Крайнева, отчего он чаще обычного заморгал ресницами и вместо того, чтобы обрести дар речи, он лишь сглатывал жадно слюну, как голодный при виде вкусного лакомства. А потом, словно от удивления отвисла нижняя челюсть, рот приоткрылся. Он явно искал лазейку для оправдания поступка перед своими корешами.
– Да ей-богу, Светик, авария была! Клянусь, больше капли в рот не возьму… Даю честное слово! Но в последний раз сегодня можно, – затараторил он, показывая своё крайнее волнение и неподдельные чувства, а глуповатые глаза отражали просьбу на вытянутом его загорелом лице, отчего ей становилось его немножко жалко. – Светик, мама сама отвалила червонец, не пропадать же моей доле?
– Ну, смотри мне, чтоб твоя житейская доля не пропала в стакане вина, мой соколик! Но почему всегда я хочу тебе верить, хотя знаю – ты неисправимый обманщик, лгун и пьяница? – несколько мягче задумчиво ответила она.
– Светик, да за такие слова я тебя – на руках, ты же знаешь, как до безумия я тебя люблю, что не грех за это и выпить отвальную. Иди, я прибегу мигом, ты того – подготовься, гы-гы! – восторженно заржал он, сияя от счастья глазами.
Земелина проверяла Крайнева не по одной той причине, что он втягивался в пьянство, из которого пыталась его вырвать, просто она вновь и вновь хотела убеждаться, что Крайнев по-прежнему испытывает к ней неиссякаемый поток страсти, которая не должна утонуть на дне стакана. Но главное, чтобы какая-либо особа не перешла ей дорогу…
Глава вторая
1
Наконец Блатов пришёл отяжелевший от ноши и весь распаренный нелёгким выстаиванием в очереди за зельем, и теперь прятал его за верстак.
Этим временем Крайнев
– Не, видел, что значит, быть у бабы под каблуком, наш Лёня вертится, как юла! Ха-ха! – подначивал дружка Трухин.
– Ещё бы, Ваня, побыл бы ты на моём месте! – без злобы ответил Крайнев. – Братцы, я такой бабы, как моя Светик отродясь не имел, все были стервы, только о себе пеклись! В общем, моя Светик – это само добро, да я за неё любому пасть перегрызу…
– Кончай базар, Лёха – насыпай! – крикнул охрипло Ефрем, восседая на топчане, поставив одну бутылку на верстак.
– Жажда мучит? Ефрем, принимай пойло! – Крайнев ухнул почти из литровой бутылки вина в большой гранёный стакан под завязку и чинно подал Блатову. – Ха, Ваня, гляди, как у Ефрема руки затряслись! Не, Светик права, дожить до такого мандража – позор всему свету, может, я сам тебе волью, гы-гы?
– Парень, отвали, без сопливых! – Блатов держал стакан на весу; и впрямь, вино запрыгало, заволновалось и красными ручейками потекло по загорелой руке. Блатов резко наклонил лицо к стакану и, зажав его губами, быстро выпил, обмочив вином подбородок.
– Ну, братухи, я пью за вас и лечу… без меня, чур, ко второй не приступать! – и он без промедления опрокинул в себя стакан, смачно крякнул, разорвал пирожок пополам, всунул в рот половинку и, почти не жуя, проглотил, доставая следом из кармана брюк кусочек мускатного ореха, сунул под зуб и смачно стал разжевывать…
Когда Крайнев умчался к жене, Трухин с Блатовым, храня задумчиво молчание, покуривали: один полёживал на топчане, а второй, чуть сутуля долговязую шею, похаживал около верстака, словно охранял, как часовой важный объект.
– Удивительно, чего это сегодня никого нет? – блаженно потягиваясь, наконец, спросил Трухин, разглядывая высокий белёный потолок слесарки. – Да, наверно, уроки мамы всем пошли впрок! – с ехидцей прибавил он.
– А кого ты хочешь видеть? – лукаво, охриплым голосом спросил Ефрем, почёсывая затылок, и, улыбаясь, уставился на приятеля.
– Зрить-то особо и некого, да что-то Шустрин ещё у нас не отметился, – несколько витиевато проговорил Трухин.
– Сегодня его дочь в котельной дежурит, так он, наверно, пользуясь моментом, с зятем на своей даче груши околачивает…
– Ишь ты, дачу имеет, куркуль! – притворно воскликнул он. – Поэтому на затравку не прибёг, а то всегда, бес его дери, скачет, как на нюх…
– На хрен мы ему, у самого, наверное, винища – залейся – не хочу…
О том, что Шустрин поторговывал вином вкупе с дочкой, Трухин втайне знал и поэтому преднамеренно отмолчался. Сам он жил почти на городской окраине с кривыми улицами, с разбитыми мостовыми. На одной из них стоял старый, обшитый тесом большой дом Трухина, в котором он теперь жил с женой и двумя сыновьями. Этот краёк знавал его ещё босоногим мальцом, числившимся в среде местной уличной шпаны первой шкодой всей низовки, которая славилась издавна богатыми садами и которые постоянно сотрясали местные пацаны. В своё время ими верховодил Трухин по прозвищу Струп. Эту кличку он заслужил из-за того, что у него на ногах и руках никогда не заживали раны, которые получал в мальчишеских потасовках и лазаньях по деревьям и голубятням и в прочих шалостях.