Бар эскадрильи
Шрифт:
Меня, не имевшего времени испытать любовь к матери и страдавшего, как ты сам знаешь, от нашего двойного изгнания — твои гарнизоны, мои коллежи, — эта семейная солидарность, которую я открыл для себя, меня тронула. Я, конечно, в нее проскользнул, как вор, и ты, ничего не говоря мне, возможно, тоже страдал от моего отдаления. Но ведь получается, что я тоже вор, вор, который не унес своей добычи и который теперь навеки связан с Форнеро. Я знаю, ты понимаешь все это».
БЛЕЗ БОРЖЕТ
«…Это вы, Ланснер? Простите, что я настоял, чтобы вы подошли к телефону, но дело очень деликатное… Мне бы не хотелось, чтобы секретарша была в курсе… Да, спасибо, спасибо! Так вот, у меня с Форнеро был разговор, о котором я вам сообщал еще до того, как он состоялся, разговор очень лояльный, очень обстоятельный… Я думаю… Мне кажется, что проблема могла бы быть решена, да, в нужном для нас направлении. Если у вас сохраняется все тот же настрой, разумеется! Сохраняется? Замечательно. Ситуация пока еще шаткая, но я думаю, что Форнеро в конце концов уступит… Что? Да, разговор был не без трудностей! Он человек упрямый. Да, да, конечно. Он согласился бы, при условии, что я позволю ему переиздать мои «Мертвые планеты»… Да, в течение
Превосходно. В час. И извините еще раз за то, что заставил вас прервать ваше собрание….»
* * *
А! Этот чертов Форнеро! Это письмо… Когда-нибудь я запихну его ему в глотку. Плевать я хотел на вашу эстетическую взыскательность, на воспоминания о нашей общей юности, на братские советы, на подачки, на социологию успеха! Если у вас столько тонкого вкуса, мой дорогой, и столько профессиональных знаний, то почему вы сами не издаете д'Ормесона, этого голубоглазого графа? Почему не собираете вокруг себя золотоносных авторов с их миллионами экземпляров? Может быть, недостаточно престижно для вас? Вы прямо считаете, что вышли из бедра Жозе Корти? Что приходитесь внучатым племянником великому Гастону? Надо вас благодарить, когда вы нисходите до публикации наших произведений. Для обедов, для этой вашей витрины мы выглядим неплохой декорацией, но тут же перестаем выполнять эту функцию, как только нам вздумается заработать хотя бы три су. Я являюсь чем-то вроде доброго поступка в вашем портфеле, деянием папаши Добродетели. Вопрос не стоит о том, чтобы разбогатеть с Боржетом. Боржета издают не для того, чтобы заработать денег. Как, впрочем, и не для славы. Такие, как Боржет, являются основной составляющей для ваших блюд, услаждающей слух музыкой, маленькими камушками, которые, будучи собранными вместе, а затем перемолотыми, в конце концов оказываются приятным для вашего самолюбия гравием на дороге к вашему замку в Лувесьене. Кстати, а на какие деньги куплен этот замок? Наследство, полученное вашей супругой, как некоторые утверждают, или же это деньги, заработанные для вас вашими авторами? Когда я приобщался к вашему знаменитому воскресному пирогу или рассматривал на стенах прицепленные вами полотна, уже, кстати, вышедшие из моды, у меня непременно возникала мысль о бесстыдстве всего этого: ваша профессиональная кичливость, ваши великосветские претензии, эти ваши воскресные балы, на которые вы приглашаете столько элегантных бездельников и прочих богатеев, что там с удивлением вдруг обнаруживаешь двух-трех затерявшихся писателей… Так, значит, вы не совсем их еще забыли? Вам иногда приходит в голову приглашать и их тоже, их, которые являются одновременно и сырьем, и рабочими на вашей фабрике. Это мило, но в то же время неосторожно с вашей стороны. А вы не боитесь, что они запачкают ваши ковры? Чернильные пятна, Форнеро — фу, какой плохой вкус!
Когда я думаю, что вы смеете, вы! читать мне лекцию о пользе неуспеха и смирения в тот момент, когда я впервые приношу вам живой проект, когда я предлагаю вам здоровое захватывающее приключение, я спрашиваю себя, где находится сейчас ваша голова. «Личные неприятности»? Я желаю вам таковых потяжелее и побольше, чтобы сделать вас человечнее, если это еще возможно. Однако вы уже сейчас призадумались, и вам тоже пришла мысль о моей уникальности, уникальности «дорогого Блеза», угрюмого человека, опутанного паутиной? Вам преподнесут доказательство, которое вы отвергли: УСПЕХ. Я согласен, звонок Ланснеру не был ни приятным, ни легким. Я от него так вспотел, что от меня несет напуганной собакой. Что ж вы хотите, я не привык: вы никогда не давали мне случая потренироваться. Но я быстро научусь. Научусь изящно блефовать, отстранять друзей, поднимать цену на торгах. Коэн, Буланже: их я тоже воодушевлю. У них нет вашего скептицизма дохлой рыбы. Им обоим по тридцать, у них крепкие челюсти и мускулистые плавники. Я еще никогда не испытывал такого сильного желания и не имел такой возможности выиграть партию. Это пикантное блюдо и оно вкусно пахнет, Форнеро. Вам дадут понюхать его издалека.
БРЮТИЖЕ
Когда я думаю о проекте Боржета, то изменение обстоятельств (связанное с политическими потрясениями) кажется мне быстрым, возможно, плодотворным, и это позволяет мне уточнить мою точку зрения, а всем остальным определиться по отношению к этому проекту. По-моему, можно, учитывая новый климат, который так быстро установился в стране, по скромным прикидкам рассчитывать на сто пятьдесят тысяч экземпляров, а то и гораздо больше, если это будет хороший, крепко скроенный, классический
Чтобы развить свои доводы, я буду придерживаться самой выгодной гипотезы, гипотезы, согласно которой назначенные режиссеры, все «матерые волки с большим опытом», как нам пообещали, сделают хорошую работу. Эту сферу мы не контролируем, но здесь нам придется довериться бесспорным специалистам, каковыми являются продюсеры… и их немецким, итальянским, швейцарским, квебекским, бельгийским сотрудникам, включая акционеров «Евробука»!
Я уверен, что добросовестные ремесленники телевидения хорошо выполнят свою работу, если им дать, как любят выражаться люди кино, «добротную историю». Так вот, именно на качество этой истории мы и призваны повлиять. Став издателями одного или нескольких томов, извлеченных из телевизионного сериала, мы получили бы моральное право — которое должно быть оформлено договорно — контролировать содержание и качество сценариев. Возможно даже, что Блез Боржет обратился в ЖФФ, а не в какое-либо другое, более «динамичное» издательство, в надежде заключить с нами своего рода литературный альянс, который бы позволил ему, в случае чего, противостоять давлению. Я хорошо знаю, что основная структура фильма определена заранее его инициаторами, равно как и список персонажей, место съемки, распределение ролей и прочее, в соответствии с критериями, которые могут не совпадать с нашими. Но даже с учетом этого наше поле действия — то, что я называю «полем таланта» — остается широким.
Изначально приняв правила игры, мы все выиграем от того, что тексты — сценарии и диалоги — будут как можно более сочными и яркими, разумеется, в пределах, диктуемых законами жанра и принимаемых широкой публикой. Блез Боржет отличается тонким умом и обладает талантом, который необходим для задуманного предприятия и который позволит ему восполнить недостаток опыта в новой для него сфере. Может случиться, что его команда вытащит его на самую вершину или же потянет его на самое дно. Здесь есть некоторый риск. Тем не менее, если говорить о сжатом и, если я могу так выразиться, однородном тексте, который составит один или несколько томов для издания их в ЖФФ, то уже теперь можно с определенной осторожностью предполагать необходимость прибегнуть к услугам какого-нибудь бывалого специалиста по переделыванию текстов, чей опыт гарантировал бы нам высокое качество работы. Стоимость этой операции — гонорар телевизионщикам, оплата труда сотрудников Боржета, авторские права Боржета, гонорар (значительный) его соавтору — не должна слишком беспокоить нас, потому что проект будет продолжен нами только если обозначится перспектива и если будет надежда на успех у публики, сопровождаемый существенной прибылью.
Должен я коснуться и последнего пункта, настолько деликатного, что, признаюсь, на какой-то момент я заколебался, и настолько неоднозначного, что вначале я воспринял весь проект сдержанно и даже с некоторым сарказмом. Вопрос формулируется следующим образом: будет ли эффект от такой публикации благоприятным, никаким или же катастрофическим для «витринного образа» ЖФФ. Другими словами, потеряем ли мы в престиже больше, чем выиграем в деньгах?
По здравом размышлении приходишь к выводу, что это самая что ни на есть типичная ложная проблема из тех, что вот уже десять лет мешают нам браться за операции, называемые, да еще с таким презрением, коммерческими. Операции эти, возможно, лучше, чем наша элитарность, обеспечили бы нашу стабильность, независимость и возможность расширения Издательства. Со своей стороны, я не склонен усматривать ничего недостойного, скорее напротив, в продолжении работы над проектом, точнее даже, в борьбе за проект, который может, если мы не поторопимся, от нас ускользнуть. Так что при положительном решении нам следует поспешить. Именно поэтому и чтобы выиграть время я, вопреки нашему обыкновению, адресую эту заметку господам Мезанж и Ларжилье из «Евробука» и одновременно господам Форнеро, Мазюрье и Фике в ЖФФ.
Ж.-Б. Брютиже 12 июня 1981
ЭЛИЗАБЕТ ВОКРО
Это был не просто дорогой ресторан, это был храм жратвы, овальный зал замка, насос для выкачивания больших денег, ниша для президентов. Жерлье пришел через три минуты после меня (будем честны: я пришла раньше времени) ради удовольствия продемонстрировать мне свой превосходный профиль. На кладбище я запретила себе смотреть на него, как в анфас, так и в профиль, Он изменился так, будто побывал у хирурга по пластическим операциям. Лицо у него как бы разгладилось, выпрямилось, упростилось, наверное, от жажды власти и от ощущения ее близости. Я насладилась сполна, любуясь им, пока бывший безымянный учитель плыл от двери ко мне между столами, пожимая руки, дозируя улыбки, то властные, то быстрые, то любезные, то величественные. Во дает! На этих трехстах метрах ковра в цветочек он наслаждался жизнью больше, чем если бы вдруг оказался на самой красивой женщине Парижа. Ко мне он добрался, несомый облаком. «Слезай, — сказала я ему, — приехали». Он исследовал меня успокоенным взглядом. Мне кажется, он боялся, что я наряжусь под проходимку или под хиппи. Я не накрасилась. И изобразила томность не хуже какой-нибудь девственницы времен первой мировой войны, жених которой только что пал в битве при Шарлеруа. Маленький платочек вокруг шеи, очень простой, из красного тюля, от которого мой бедный Антуан, большой любитель юных девиц, просто млел. И потом мой рот, разумеется, ну а что я могу сделать с моим ртом! Чем он скромнее и бледнее, тем больше на него смотрят.
Ах! Какой выбор блюд! Жерлье не хотел показывать вида, ну а я, хорошая девочка, не хотела его опозорить, расхохотавшись перед столькими недавними министрами и только что назначенными директорами. И я услышала, словно со стороны, как заказываю хорошо поставленным голосом рагу из тонких ломтиков акульих плавников с земляничным соусом. Наш обед стоил, надо полагать, столько же, сколько стоит авторский гонорар с пятисот экземпляров моего романа. (Но был ли достигнут такой астрономический тираж?) Я обратила на это внимание Жерлье, который улыбнулся и подписал счет. У этого человека подпись золотая. Кстати, та же самая, которую он ставил десять лет тому назад под своими аннотациями на моих рукописях: «Больше пылкой выразительности, чем последовательности в мыслях». Ну да, это было в первом триместре, потому что потом… Впрочем, я забегаю вперед.